АЛЕКСЕЙ ПОПОГРЕБСКИЙ: «НЕ ЛЮБЛЮ ФАБУЛЫ В КИНО»

Много ли вы знаете успешных кинорежиссеров, только и окончивших, что факультет психологии, и, казалось бы, никакого отношения к кинематографу изначально не имеющих? История Алексея Попогребского как раз такая. Первая же его режиссерская работа совместно с Борисом Хлебниковым, картина «Коктебель», стала событием, даже откровением. Затем был собственный его фильм «Простые вещи», одну из главных ролей в котором сыграл Леонид Броневой. Сейчас завершены съемки ленты «Как я провел этим летом». И не просто завершены! — Это будет первый за последние пять лет российский фильм, участвующий в Берлинском кинофестивале. Алексей Попогребский встретился с журналистом РуДата и рассказал в интервью о том, как его съемочной группе жилось на Крайнем Севере, почему он не верит в психологизм в кино и с кем из иностранных коллег дружит.

Здравствуйте, Алексей! Для начала я хотела спросить о вашей дружбе с Борисом Хлебниковым. Вы познакомились еще вне кино?

Это был год, по-моему, 90-й. В детстве-юности я занимался в очень хорошей театральной студии во Дворце пионеров, и параллельно со мной занималась Вика Толстоганова, которая была одноклассницей Хлебникова. Так мы с ним и познакомились. Тогда у нас образовался круг очень тесного интересного общения. Сейчас людей, с которыми мы тогда дружили, мы встречаем в совершенно разных областях. Хотя театральная студия в моей жизни появилась случайно: я пошел записываться в кружок программирования, а меня затащили именно туда. До меня в этой студии еще занимался Александр Гордон, и я его видел там в совершенно блистательной роли психиатра в спектакле «Эквус».

Вы сами что-то играли?

Репетировал в семи спектаклях, но до сцены дошел только один — «Буратино». В нем я вроде бы неплохо сыграл Пьеро, а режиссером был Виктор Шендерович.

Это значит, ваша роль в фильме «Связь» — отголосок того времени?

В фильме Дуни Смирновой я оказался по дружбе. Она хотела, чтобы там снялись Прошкин-младший, Хлебников и я. Я сказал ей: «Ты знаешь, я никакой актер. Правда, еще во время „Коктебеля“ я думал о том, чтобы сыграть шашлычника. Разве только это…» Так и случилось.

Она осталась довольна вашей игрой?

Она, наверное, да, потому что не было никаких нареканий. А я бы себя вырезал.

Вы учились в МГУ…

… на психологии.

С кино это пересекается, потому что так легче понять, как герои будут вести себя в той или иной ситуации…

Да, с кино это пересекается. Но я очень не люблю такой психологизм в кино, потому что это всегда фабульная и примитивная штука. Американский выдающийся режиссер Сидней Люмет в своей замечательной книжке про то, как снимается кино, писал, что сейчас большинство американских историй основано на том, что у центрального персонажа должна быть ахиллесова пята, изъян, уязвимость. И всегда это построено на какой-то детской травме. И он называл это «эффект резинового утенка», то есть когда в детстве у персонажа отняли, например, резиновую уточку, и он до сих пор не может смириться с этой травмой, и на этом строится вся его так называемая психология.

Я же верю в то, что невозможно всегда до конца расписать мотивацию человека, потому что даже сам этот человек до конца ее не понимает и не осознает. Есть правда характера, правда личности и обстоятельств. Если эти вещи в кино встречаются, то получается мощное произведение. Если это выдумано из головы и актер просто играет, то это ерунда поверхностная, которую мне смотреть не интересно и даже смешно.

Значит, вы, как психолог, не согласны с тем, что все идет из детства?

Не совсем. Это фрейдизм, который попортил очень много умов, а американское мировоззрение вообще на этом построено. Действительно, очень важно то, как складывается наша жизнь в детстве. Но человек структура динамическая, и он меняется, раскрывается. То, каким человек является, — это все взаимоотношение его со вселенной. Это все до конца не познаваемо и дико интересно, и именно по этой линии я и хочу в своих фильмах идти.

Например, «Простые вещи» построены на фрагментах жизни одного персонажа. Он оказывается в той ситуации, в этой. Мы показываем его самым крупным планом, и все остальное существует за кадром. Но и наших близких, друзей мы видим то в одной ситуации, то в другой, а между ними провалы. Мы видим человека пунктиром, и только основываясь на своем к нему отношении что-то между этими пунктирами достраиваем. Наше представление о человеке — это только наше субъективное о нем представление. Есть только вспышка того, что мы видим. А дальше мы конструируем свое восприятие, основываясь на том, что мы сейчас думаем, какие мы люди… И тоже самое в кино, и это мне интересно. Я стараюсь создать сцену так, как она воспринималась бы в жизни, и наиболее жизненно показать ключевые моменты, чтобы зритель постарался сам для себя ощутить, понять, принять или осудить персонажа.

Знаете, что меня больше всего поразило в «Простых вещах»? Руки Пускепалиса. Они такие настоящие, супер реалистичные.

Вот видите, из каких деталей это все складывается. Часто на основании того, какие предметы мы видим у человека в интерьере или какие у него часы, мы мгновенно подключаем массу представлений или стереотипов.

Но новый мой фильм «Как я провел этим летом» снят в совершенно другой манере. Другая история — другой язык. Хотя оператор тот же самый — Павел Костомаров. Там есть быт и работа двух полярников — опытный, постарше, Сергей Пускепалис, и молодой, Григорий Добрыгин. Мы жили на реально существующей и действующей полярной станции, и наши актеры все время существовали в образе своих персонажей, в их шкуре, так что выполняли и все их действия.

То есть какие-то измерения?..

Да, измерения. И Гриша жил ровно в той же комнате, в которой по фильму живет его персонаж. Они с Пускепалисом все время ходили в тех же костюмах. Мы все вместе таскали, рубили, варили… Все было построено на правде обстоятельств, на подлинности этого быта. Зрителям, может быть, это не бросится в глаза, но это все просачивается в наши клеточки. Например, бывает, посмотришь на интерьер, и четко видно, что постарался художник, а здесь видно, что специально посветили, чтобы получился красивый световой акцент. Это кино, это другая степень условности, которой можно наслаждаться.

Про наш фильм никто не скажет, что это документальное кино, потому что это кино с красивыми кадрами — не ради красоты, а ради того, чтобы передать взаимоотношения человека с природой. Но всю специальную киношность мы постарались убрать за кадр — такой кинематографический глянец, или когда переизбыток красивой природы и это быстро начинает надоедать, как когда смотришь «National geografic».

На вас действительно чуть ли не нападали медведи?

Не нападали, но мы от них бегали. Если медведь сытый и здоровый, то он никогда не будет нападать на человека. Он становится очень опасным, если он больной и за лето не нагулял жира.

У нас была самая северная точка материковой Чукотки, где дальше только Северный полюс. И то, что там бывают полярные медведи, это естественные условия жизни. Сначала мы видели только их следы, потом в сентябре мы стали их видеть через день. Полярный медведь был по сценарию. А вся наших структура съемок построена на том, что любую внезапность или то, что нам вдруг дает природа, мы могли бы использовать — это и очень мобильная группа, и специальная съемочная техника, цифровые камеры. И медведей мы наснимали достаточно. Тот, который должен был быть по сценарию, сыграл свою роль великолепно. Но они все шли и шли, и пару раз было довольно страшно. Одного неопытного медведя даже пришлось отгонять огнем факела. Выстрелы в воздух его бы не испугали, потому что он думал бы, что это трескается лед, а стрелять в медведей никто из нас ни за что не стал бы, к тому же это уголовное дело.

Очень серьезная у вас была экспедиция. А вы были готовы к тому, что условия будут настолько суровыми?

Конечно. Мы с оператором сначала съездили туда на выбор натуры. Мы застолбили дом, в котором десять лет никто не жил. А когда мы каждому предполагаемому участнику экспедиции рассказывали, какие будут условия, то видели, что у всех загорались глаза.

Я бы тоже с удовольствием поехала.

Девушек мы не брали, потому что это действительно сложно — и физически, и психологически. Все жили в сырых комнатах по двое-трое, спали в спальных мешках, сами топили буржуйки, и раз в неделю, извините, баня.

Мы жили в доме, построенном в 90-х годах, то есть довольно плохом. А у работников станции отличный теплый дом 30-х годов, уютный, сухой, чистый, с хорошей библиотекой и спутниковым телевидением. Но это летом. Как там живется зимой, когда вдруг ломается дизель-генератор, когда неделями приходится сидеть в полной темноте… Снег засыпает по конек крыши, и от двери нужно прокопать проход наружу, потому что каждые четыре часа нужно идти на площадку, чтобы снимать показания. И при этом есть опасность того, что на тебя набросится медведь… Это, конечно, редко происходит, но на станции Туманная мы нашли радиограмму 80-х годов о том, что нужно быть предельно острожными, потому что на соседней станции только что механика задрал медведь. Так что мы, конечно, можем гордиться тем, что три месяца провели в Заполярье, но мы не испытали полярной зимы, и, значит, мы не такие уже полярники.

Почему действие фильмы вы изначально перенесли именно туда?

Эта история о том, что люди находятся в полной физической и практически полной информационной изоляции от мира. Сейчас, когда есть мобильные телефоны, становится очень не интересно для драматургов, потому что часто коллизия и фабула построены на том, что люди не в состоянии узнать о том, что происходит в другом месте…

… и часто удивляешься, почему это они не позвонят туда и не выяснят все.

А здесь же абсолютно чистая в этом плане история, потому что на Крайнем севере нет мобильников, а только радиостанция, которая в Заполярье работает не очень надежно из-за большого количества помех от солнечной активности и полярного сияния. Плюс нет никакой гарантии, что до тебя долетит вертолет, если что-то произойдет. Поэтому и получилась такая изоляция, в которой находятся наши персонажи.

Правда ли, что Пускепалис и Добрыгин в детстве жили в каких-то подобных местах?

В 2007-м году мы съездили на станцию, фотографии которой мне показывал географ Федор Романенко, завкафедры геофака МГУ и энтузиаст освоения Крайнего Севера. Меня поразило положение станции Валькаркай на самом севере Чукотки. И когда я вернулся и показал на карте Пускепалису, где мы его будем снимать, он, совершенно не меняясь в лице, сказал: «А я в соседнем райцентре жил в детстве». Соседний райцентр — это 500 километров. И за то время, что мы там были, он так и не смог добраться до места своего детства, потому что очень сложно с транспортом: по земле не проедешь, а вертолеты и самолеты летают не регулярно и нет гарантии, что вернешься обратно.

Добрыгин же родился под Петропавловском-Камчатским, но в возрасте семи лет вместе с родителями переехал в Москву. Так что и у него тоже родство с этой темой есть.

Вы и по этому критерию тоже подбирали актеров?

С Пускепалисом понятно — у меня не было альтернатив.

А когда я искал молодого героя, то проводил пробы, встречи, вообще пытался понять, что это за люди — ребята этого возраста, актеры, а порой даже и не актеры. Я искал для себя внутреннее ощущение сродства с персонажем. Плюс мы делали открытые этюды ребят с Пускепалисом: давали задачки, которые вроде бы связаны с тем, что будет в фильме, но только из их жизни. Мне нужно было увидеть естественные реакции этих парней, которые мне понадобятся для фильма. Я не верю в актеров, которые играют что-то, не связанное с собой. И на то, какой у них актерский опыт, я смотрел в последнюю очередь.

Участие в Берлинском фестивале для вас что-то значит, или просто приятное обстоятельство?

Конечно, значит. Этот фильм я делал не для себя. Я хотел, чтобы его увидели как можно больше людей. У нас был совершенно уникальный опыт благодаря этому фильму, мы были в местах, в которых мало кто бывает в жизни. Я хотел бы этим опытом поделиться с людьми, чтобы они этот фильм смотрели и думали о том, как бы сами себя повели в таких обстоятельствах. И не какая-то мораль по поводу того, что нужно делать так и так, а именно это для меня самое важное — попытка осознать себя и свои действия в такой острой ситуации. Подключение себя — это самое ценное, что есть в кино, в литературе, в искусстве.

И благодаря фестивалю фильм увидят и узнают о нем большое количество людей. Мы надеемся, что прокат будет уже в конце марта. Это вопрос не меркантильный, потому что понятно, что такое кино — это не то, на чем делаются деньги. Хотя я против понятия арт-хаус, применительно к нему. Это фильм о живых людях и для живых людей.

Появляются ли у вас друзья-коллеги после международных фестивалей?

Есть такая фестивальная дружба, когда несколько месяцев переписываешься, а затем все спадает. Но все равно друзья с фестивалей у меня есть. Например, на днях я поздравлял с днем рождения ирландского режиссера Ленни Абрахамсона, который снял два фильма «Адам и Пол» и «Гараж», получившие в Ирландии местный аналог «Оскара». Его «Гараж» даже у нас в Ханты-Мансийске на «Духе огня» умудрился получить главный приз. Мы с ним очень подружились, он даже приезжал в Москву. У нас с ним в чем-то схожий опыт, потому что он изучал философию в Америке в Стэнфордском университете.

30 января 2010 года, корреспондент Евгения Гутникова специально для www.rudata.ru