Поиск
На сайте: 763803 статей, 327745 фото.

Новости кино: Денис Осокин, сценарист фильма «Овсянки»: «Клонится груша под сильным ветром»

  • Фильм «Овсянки», снятый режиссёром Алексеем Федорченко по одноимённой книге казанского писателя Дениса Осокина, вот уже больше года находится в центре пристального внимания зрителей, читателей и критиков. Можно сказать, что триумфальное шествие «Овсянок» началось ещё в ноябре 2008-го года, когда повесть, опубликованная месяцем раньше в журнале «Октябрь», получила первую в истории премию «Звёздный билет» в номинации «Проза» на Втором фестивале «АКСЁНОВ ФЕСТ» в Казани. Съёмки фильма в этот момент были в самом разгаре. Затем появился сам фильм, прогремевший вначале на Венецианском фестивале, где о нём тепло отозвался Квентин Тарантино, а потом собравший много призов на других международных кинофестивалях. О том, как рождались «Овсянки»-книга и «Овсянки»-фильм, почему писатель обратился к истории народа меря, что значат «Овсянки» в жизни самого автора, а также об учебе в Польше, съемках документального кино, параллельных мирах города Казани, работе над новым фильмом — читайте в эксклюзивном интервью Дениса Осокина.

Денис Сергеевич, с чего началась Ваша работа над книгой? Как родилась ее идея?
Все началось с того, что однажды в ноябре на Птичьем рынке в Казани я не купил двух овсянок. Хотя они мне очень понравились и потянули меня к себе.

«четыре месяца назад на птичьем рынке в костроме я купил овсянок. раньше я никогда их не видел там. ноябрь вытягивался за половину. шел снег — но реки еще не застыли. лимонно-серые — овсянки сердито смотрели на меня. продававший их дед, уловив мой взгляд, бесцветным голосом произнес: овсянки. покрутившись в раздумье по рядам с живностью — потолкавшись с веселыми и плачущими детьми, добродушными и нервными взрослыми — я подошел и попросил их. триста рублей за пару — единственную на рынке. взял зерновой смеси на пятьдесят рублей. купил за пятьсот овальную клетку — довольно большую. овсянки ведь — крупные дутыши. не зяблики, не чижи.
ехал домой в электричке. я не собирался покупать птиц. и в разукрашенной своей областной столице был совсем по другому поводу. было время — и некуда было пойти. а я люблю птичьи рынки. овсянки поманили меня. притом, что я твердо знаю: ноябрь — месяц покупок. конец года — ярмарка чудес. когда нужно быть импульсивнее, решительнее. береты художников и колпаки магов падают на наши головы с первым снегом. лично я всегда с радостью подставляю свою. жду ноябрь с волнением».

Именно так, я приценился к птицам, мысленно выбрал клетку и корм — но ничего не купил. А не купил по причине ужасной тесноты в доме, в котором я тогда жил. Там и без овсянок было полным-полно и людей, и животных. Мне было жалко мучить таких интересных птиц. Куда бы я поставил клетку с ними? Разве что под письменный стол. (К тому же даже под ним множество предметов уже стояло!)
Так и ушел домой, пообещав себе, что напишу об этих овсянках книгу. О чем будет книга, я тогда не знал. Понимал только — обо всем самом-самом. И начнется она с того, что герой-автор, в отличие от меня, купит овсянок, принесет домой, и мы потом посмотрим, что из этого получится. Через пару дней — а может, и в тот же день, не помню — я сел за работу. Очень скоро понял, что хочу в этой книге прочувствовать и прописать идеальные механизмы расставания с самым близким человеком — расставания необратимого, расставания навсегда. Так — как, если неограниченно помечтать, хотел бы расставаться сам. Через месяц, под новый 2007-й, книга была готова. Я был обескровлен — и очень горд.

Фильм «Овсянки». На съемочной площадке
Перейти
Фильм «Овсянки». На съемочной площадке

Как этнограф Вы обращаетесь в своем литературном творчестве к изучению традиций самых разных народностей. Чем Вас привлекли история и обычаи именно мерянского народа?
Этнограф и фольклорист — как часто меня обозначают — самые ласковые и прекрасные для моего сердца слова! Но это по призванию — а не по заслугам. У меня нет ни одной научной публикации, диссертация недописана. Все силы уходят на художественную литературу и кино. Правда, университет закончен, экспедиции были! Наука — мечта со школы, но я не уверен, что этот путь у меня получится в той мере, в какой бы хотелось. Скорее всего, я могу лишь подогревать себя надеждой на то, что когда-нибудь какой-нибудь дружественный университет на Земле даст мне почетного доктора! Я горячо хотел быть ученым, а стал художником. Что ж — спасибо Богам.
Летописные финны, не существующие ныне — меря, мещера, мурома, чудь — мне интересны прежде всего тем, что именно они являлись аборигенами нынешней Центральной России — корневой России, России «Золотого Кольца», именно они назвали почти все наши реки и переселились не на другую планету, а в современных русских — то есть, например, в меня. Не исчезли — а превратились в нас. Поэтому меря в «Овсянках» стали метафорой всего самого заветного в каждом человеке, особенно в здешнем. Меря в «Овсянках» — это прежде всего поэзия и мечта. И только потом уже — этнография (тоже поэтизированная крайне).

Вы написали книгу за очень короткий срок. Чем стали для Вас «Овсянки» в Вашем творчестве и жизни?
Ситуация с «Овсянками» крайне парадоксальна, серьезна, космична — прямо-таки на новую книгу (хотя, пожалуй что, другого автора).
Книга принесла мне известность и множество наград, множество предложений по работе, множество замечательных людей написали о моих книжках замечательные статьи, интерес к моей персоне и направленные на меня ожидания Мира невероятно выросли. Все это стало происходить после того, как фильм «Овсянки» в 2010-м разорвался салютом над разными городами — и запомнился ими.
Но я, прежде всего, автор книги. «Овсянки», родившиеся в декабре 2006-го, воздействуют на меня с того времени — все эти годы я с ними один на один.
Фатальность «Овсянок» в том, что они отбили охоту писать. Еще до ажиотажа с фильмом. Хотя после них я в течение года сделал еще несколько, очень дорогих мне книг — но это, скорее, инерция, потом она закончилась. Зачем и куда? — если все уже высказал, да еще и земля под ногами вспыхнула в результате. Вкус к своему собственному, направленному в будущее слову у меня постепенно почти что сошел на нет.

Фильм «Овсянки». Мещерская поросль
Перейти
Фильм «Овсянки». Мещерская поросль

В жизненном плане «Овсянки» пробили какую-то брешь (земляную ли, небесную ли), прожгли какие-то защитные покрова вокруг меня — и на меня посыпались беды. Стали материализовываться мои книжки и врываться в мою жизнь, все книжки — написанные ранее за 12 лет. А содержание многих из них далеко от покоя.
После «Овсянок» у меня развилась аквафобия. (Правда, ушла застарелая аэро-). И это притом, что все мои новейшие критики, все, как один, познакомившись со мной, стали писать обо мне как о «певце воды». Ага, так было: вода и ветер шумят во всех моих работах. Вода = Эротика = Мир Живых. И я в жизни-то всегда держался берегов и залезал в воду при каждой возможности и невозможности. Сейчас воды из крана в доме мне более чем достаточно. Желание гулять вдоль рек ушло. Может и вернется? Вода не возбуждает, а холодит. Меня больше тянет в поля и в овраги.
Вот и получилось, что в прошлом году на меня посыпались вдруг награды — а я стою под ними испуган, оглушен, со стремительно тающим желанием работать, с минимальным желанием жить.
(Когда в сердцевине этого лета в самом прекрасном для меня месте на Земле — в Камском Устье, в месте свадьбы Волги и Камы — так страшно погибла «Булгария» и в мою речную обветренную Казань повезли утопленников под крики их близких — я вообще чуть с ума не сошел. И мне стоило больших усилий не связать эту трагедию с событиями собственной психической жизни.)

«Овсянки» и события вокруг них хорошо складываются в теорию остывания моей планеты, сворачивания моей деятельности. Но как-то слишком уж хорошо — и это вызывает сомнения: не пытаются ли меня запугать демоны? Или это Боги устраивают мне принудительные экскурсии, которых я сам не заказывал? Зачем распахнулся и завращался для меня изнурительный тревожный Луна-парк? — но может, для других рождений? Ведь есть же точно такие же основания думать, что мир неизменен, что все превращения творятся с моими нервами, в моей голове, что плата за «Овсянок» (если это была она вообще) имеет свои пределы. Надеюсь, мне хватит чувства юмора, чтобы выжить и продолжать делать что-то, что могу только я и никто больше. Одно знаю точно: в течение всей моей 34-летней жизни «Овсянки» стоили мне дороже всего.

Читатели Вашей книги и зрители, посмотревшие фильм, спорят о том, какие темы стали главенствующими в «Овсянках» — тема любви, тема смерти, обращение к истории исчезнувшего народа? Каково Ваше собственное представление об этом?
Я обожаю «Овсянок» именно за то, что это очень чистая вещь. Ощущение Чистоты — от Мира и людей в нем. Этим ощущением я любуюсь здесь и по нему тоскую. О Чистоте эта книга. И главный фокус в том, что резкие противники этого произведения видят в нем именно несусветную грязь. Инопланетяне, о которых я не имею ни малейшего представления, мне кажутся понятнее этих людей. Ну и ну! Как же так? — больше ничего в ответ и не скажешь.

Фильм «Овсянки». На съемочной площадке
Перейти
Фильм «Овсянки». На съемочной площадке

Я во всех интервью повторяю: «Овсянки» — это мечта. Сразу обо всем. Исчерпывающий трактат, дальше которого продолжаться словами не хочется. А хочется лишь окончательно усесться на холме под грушевым деревом с яблочным вином — и сидеть так, любуясь ветром, полностью перейдя на язык песен, до конца жизни. И только глаза моих близких — тех, кто сплавил свои судьбы с моей судьбой — удерживают меня от этого. Ага, точно! — перестать двигаться и говорить, а сесть и навсегда запеть. И верьте — успех какой-либо здесь ни при чем — таким было мое первичное интимное авторское чувство от сделанной работы.

Вы не в первый раз работаете с Алексеем Федорченко. Создав книгу, Вы уже думали об ее экранизации или предложение снять фильм было спонтанным?
С Алексеем мы встретились в 2004 году. Первой нашей работой была документально-игровая картина «Шошо» («Весна» на марийском) по моей книжке «Новые ботинки». Этот фильм о весне вообще и в частности о том, какая она в Моркинском районе Республики Марий Эл. События закручены вокруг того, что пожилой человек из деревни по имени Капитон в одну апрельскую субботу поехал в райцентр за новыми ботинками. При этом, в конце становится понятно, что он еще и карт — то есть марийский языческий жрец, старший во всем районе.
Один из героев фильма — Старший Бог местных жителей Великая Пятница Кугарня-Юмо (его сыграл учитель физкультуры сельской школы) — весь фильм бегает за Капитоном на ходулях, потому что тревожится за него. Ходули называются по-марийски «турня-йол» — «журавлиные ноги». Это чудесный предмет — один из символов теплого полугодия. А потом мы сами ходили на этих ходулях по тамошним трассам с последним снегом в обочинах. Вне кадра, конечно. Это был порыв! — и наша личная магия. Семантика этой картины плотная невероятно. Мы с Алексеем ее очень любим — и ничто не мешало нам делать ее исключительно так, как мы хотим.
Еще из реализованного с Федорченко. В 2008-м мы сделали чистую документальную работу «Ветер Шувгей» — о следах болгарских лесорубов в Коми тайге. Еще я помогал ему придумать цирковые сцены к фильму «Железная дорога». Три игровых сценария были давно написаны и ждали своего времени. У нас было очень много планов на момент появления повести «Овсянки». И это я предложил Алексею все отложить и заняться ними. Мне казалось, что здесь у нас есть все возможности сделать киноработу невероятно мощную. Когда я писал саму книгу — ни о какой экранизации, разумеется, не думал. Это потом я увидел, что «Овсянки» очень кинематографичны. Просто экранизации мне не хотелось. А вот совместной и сокровенной работы с режиссером Федорченко — да.

Фильм «Овсянки». На съемочной площадке
Перейти
Фильм «Овсянки». На съемочной площадке

Я знаю, Вам хотелось, чтобы фильм носил то же название, что и книга. Почему Вы сочли важным оставить такое же название?
В названии — половина радости и успеха. Название — это пароль. И так важно его произнести и явить Миру. Это и есть генеральная задача художников — предлагать новые пароли.
У большого кино способностей донести до людей авторские замыслы несоизмеримо больше, чем у повести, напечатанной в любом, самом замечательном литературном журнале. Кино — это таран, пробивающий городские стены. Это и хорошо — и плохо. И если мои самые сердечные смыслы пойдут через кино к людям под чужим паролем — это для меня катастрофа.
И то — название «Овсянки» сохранилось лишь в российском прокате. За его пределами это кинопроизведение называется «Тихие души» и «Последнее путешествие Тани».

Известно, что в кинокартине тема взаимоотношений Тани и Аиста приобрела иной оттенок, чем имела в повести, а именно, при просмотре у зрителя возникает впечатление, что один из важных моментов фильма — любовный треугольник: Аист, Мирон Алексеевич, Таня, в то время как в повести не предполагалось ничего подобного. Как Вы прокомментируете это?
Идея треугольника исходит от наших продюсеров, которым хотелось узнаваемо и понятно объяснить абстрактному среднему зрителю, почему Мирон Алексеевич позвал именно Аиста в погребальные помощники. Вот они и намекнули на влюбленность Аиста в Таню. На то, что между ними была взаимная нежность — но сами они ее не прорастили, оставили все, как есть. Это, конечно, куда лучше, чем если бы Аист грубо стал Таниным любовником.
Но для меня идеально — как в повести. А именно, что человек, у которого внезапно умерла жена, который собирается похоронить ее по-мерянски, зовет в помощники именно что постороннего человека — знакомого, симпатичного и чужого — зовет, как человек человека, живой живого. Без всяких любовных осложнений, вяжущих рот оскоминой. Я верю в такую ситуацию и восхищаюсь именно ей. Почему не поверил бы зритель? В интересном хорошем фильме «Овсянки» куда меньше исходной Чистоты. И это, увы.

Расскажите немного о съемках фильма. Как проходил кастинг актеров, как выбиралась натура? На съемках каких эпизодов Вы были сами?
Я был на самых первых съемочных днях — когда на Волчихинском водохранилище под Екатеринбургом снимались сцены мерянских похорон матери Аиста. Маленький Аист (Иван Тушин) и его отец поэт Веса Сергеев (Виктор Сухоруков) плывут на лодке по осенней воде с мертвой женщиной под одеялом, о которой известно лишь то, что ее волосы были рыжими.
И потом я приезжал еще на три дня на съемки сцены кремирования Татьяны в нижегородский город Горбатов. Мне обязательно хотелось быть на площадке в этот момент. Помолчать, померзнуть у ноябрьской Оки, познакомиться с артистами, подарить им и всем авторам фильма журнал «Октябрь» с только что напечатанными «Овсянками». Так и приехал в Горбатов — с типографской пачкой журналов.
Кастинг проходил в Москве. Все кандидатуры мы обсуждали с режиссером вместе. Натуру выбирали с ним же во время первой разведки. Потом у режиссера еще была поездка по выбору объектов уже с оператором и художником.

«Овсянки». Кадр из фильма
Перейти
«Овсянки». Кадр из фильма

Я очень полюбил наших артистов. Мне всегда очень тепло, когда я думаю о них. Игорь Сергеев, Юрий Цурило, Юлия Ауг, Виктор Сухоруков, Ольга Добрина, Лейсан Ситдикова. Для меня они — без всякого преувеличения — это все лучшее, что есть в «Овсянках»-фильме, чего не было и не могло быть в «Овсянках»-книге.

Сейчас, когда за короткий срок фильм получил достаточно много серьезных кинопремий, а в Венеции, как известно, картина была отмечена Тарантино, какие чувства Вы испытываете? Были ли Вы на Венецианском фестивале? Ваши впечатления. Расскажите о других фестивалях, где были показаны «Овсянки».
Я не был в Венеции — следил за новостями у себя дома и, конечно, радовался такому огромному вниманию к картине. А сразу потом на меня пошли в поход все казанские журналисты!..
Лично с фильмом побывал только на кинофестивале в Варшаве, ровно через месяц. Сам туда очень хотел, чтобы представить картину. Варшава мне дымчато дорога — я там два года жил и учился сразу после школы, и единственный иностранный язык, который хорошо знаю — это польский язык. Там остались друзья, которых не видел 14 лет. Там у «Овсянок» было два показа в самом начале конкурсной программы — я отвечал на вопросы, мне аплодировали, хвалил мой польский. А все остальное время я гулял по городу и встречался с друзьями. И фильм наш в Варшаве не получил ничего!

Ожидая решения о приеме в Варшавский университет, Вы провели в Польше все лето 1994-го года, передвигаясь автостопом, работая на полях. Надо иметь известную смелость, чтобы решиться на жизнь в незнакомой стране при таких необычных обстоятельствах...
История моего поступления в Варшавский университет — это чистая поэзия. Сомневаюсь, что способен сейчас на такие подвиги — как тогда в 16 лет.
Польша была как первая любовь. Бурно, отчаянно, авантюрно, нежно-нежно... Когда я заканчивал школу — это был Академический колледж при Казанском университете — мучительно искал компромисс между своими интересами: филология, этнография, геология, биология, медицина... Прямо-таки корчился — не мог выбрать между филфаком и биофаком. Польский язык я учил с конца 10-го класса и весь 11-й класс. Натурально заболел им. За полгода до окончания школы неожиданно нашел решение — отправиться в Польшу изучать психологию на польском языке. Затанцевал от удовольствия! — такой точный выстрел! — так был доволен своей находчивостью, как будто уже поступил. После выпускных экзаменов взял аттестат, рекомендательные письма, денег на неделю жизни плюс на обратный билет — и отправился: Казань — Москва, Москва — Брест, Брест — Варшава. Польский на этот момент я уже более-менее знал. Во всяком случае чувствовал себя в нем уверенно (или самоуверенно).

Съемочная группа фильма «Овсянки»
Перейти
Съемочная группа фильма «Овсянки»

Еще до отъезда я обращался в Польское посольство в Москве и в Министерство образования России — спрашивал, не могут ли быть у меня официальные пути для поступления. В посольстве сказали, что помогли бы, имей я польское происхождение. В нашем Министерстве образования — что работают только со студентами средних курсов, а никак не с выпускниками школ. Сказали, что у меня есть единственный шанс — приехать на место и лично выйти на ректора. Что ректоры университетов в Европе обладают древним эксклюзивным правом взять студента вопреки всему и минуя всех.

Варшава, Краков и Вроцлав — я побывал в университетах этих городов и выбрал Варшаву. Все были в отпусках. Вступительные экзамены прошли. Я написал высокохудожественные, чуть ли не в стихах прошения в Отдел работы с иностранными студентами Министерства образования Польши и прошение на имя проректора по делам студентов UW (Uniwersyteta Warszawskiego) зачислить меня на факультет психологии в новом учебном году. И стал ожидать решений по моему вопросу. Сразу понял, что зависаю на неопределенный срок — что сейчас закончатся деньги. Но возвращаться в Россию не стал.
Казалось, если уеду, если не буду присутствовать лично рядом со своими полупоэтическими бумагами — не проведу это таинственное, ожидающее впереди лето в Польше — ничего из затеи моей не выйдет: мне вышлют пронумерованное письмо, в котором сообщат, что вопрос о моем зачислении решен отрицательно. Ведь во всех моих прекрасных прошениях и рекомендациях ни слова не говорилось о том, кто же будет оплачивать мою учебу. А как иностранец, я должен был это делать.

Я ехал сюда на неделю — все узнать, сделать, что можно сделать, получить однозначный ответ и в случае отказа успеть вернуться и подать документы в Казанский университет. А пробыл три месяца — до середины сентября. Трижды объехал всю страну, работал на самых разных сдельных работах — в основном в деревнях у фермеров или на стройках в маленьких городах. Время от времени наезжал или звонил в Варшаву — узнавал, как там мои прошения. Министерство образования Польши в положенное время мне отказало. Но в конце августа меня приняли в университет. И это благодаря исключительно человеческому фактору. Ректорат и декан факультета психологии договорились — и сделали меня стипендиатом Варшавского университета: это означало освобождение от оплаты за учебу, место в общежитии и ежемесячное денежное содержание, которого хватало с большим трудом на неделю.

Я обрадовал по телефону родителей, заселился в пустое общежитие, устроился обрывать яблоки в сады в Вилянуве под Варшавой, чтобы заработать на билет домой. Через три недели сбора яблок у меня была необходимая сумма. В конце сентября вернулся в Казань — упаковался, обнялся со всеми друзьями-подругами — и поехал учиться. Учебный год начинается в Польше 1-го октября.

Университетским стипендиатом меня назначили только на год. На второй год я выхлопотал себе стипендию Министерства образования Польши. А в конце второго года вернулся в Россию и позднее поступил на филологический факультет в Казанский университет с нуля. Отъезд из Польши был не менее поэтичным, чем поступление. Движения мои были, безусловно, резкими, но я посчитал тогда, что лучше мне изучать фольклор и этнографию — и на русском. А с ненаглядной Польшей любить друг друга на расстоянии. Возраст тогдашний требовал немедленного исполнения принятых решений — я обнялся с друзьями-подругами по Варшаве и уехал.

Что больше всего запомнилось в годы учебы и жизни в Польше? Впечатления нашли отражение в Ваших книгах?
Я много писал в Варшаве. Но ни один из текстов того времени не стал публичным — все это архивная литература, имеющая значение для меня лично, но исключительно внутреннего пользования. Отсчет настоящей моей литературы, которой радостно делиться с другими людьми, пошел примерно лет с 20-ти.
С польским периодом вышло удивительно. Я практически никогда не думаю о нем, не вспоминаю деталей, не перебираю в голове фигуры и лица того времени. Потому что это было настолько удивительно сплавленное, сверхчувственное время — что, может быть, я ревную его к самому себе. Это как будто бы было до меня — было не со мной. По-хорошему. Я почти все забыл — при этом все помню. Забыл детали — но помню те два года, как, к примеру, помнится запах берега после грозы на островах детства. Или запах больничной палаты — когда в восемь лет вырезали аппендицит — впервые оставив страдать одного.
Я иногда стучусь телефонами-интернетом к варшавским друзьям. Мы страшно друг другу рады. Никогда не предаемся воспоминаниям в духе «а помнишь?..» Нет! Мы говорим исключительно о настоящем — часто даже советуемся друг с другом. Придумываем встречи, которые чаще всего не случаются, но могут случиться.
Что запомнилось больше всего из жизни в Польше? Повторяю — я все забыл! Но если резко закрыть глаза и дернуться к тому времени — прежде всего проявятся поездки на каникулы в родительские дома друзей и соседей по общежитию в такие уголки страны, которые сам никогда не найдешь, если их тебе не подарят. Трамваи Варшавы — вечно-осенние и вечно-зимние. Бесконечные гуляния-топания пешком. Столы в библиотеке UW за книгами по психологии вперемешку с книгами по этнографии и фольклору, за учебниками интересных мне языков. Поездка в Румынию на встречу нового 1995-го года, тоже в гости — в горячую зимнюю Добруджу...

Вы много работали как сценарист документальных фильмов. Работа над какими из них стала для Вас самой запоминающейся?
Кроме работы над фильмом «Шошо», вспоминаю съемки фильма «Ю. Река. Яха» осенью 2006 года. Это фильм о реке Печоре, режиссер Влад Воробьев, снимали его с коллегами из Екатеринбурга. Мы прошли Печору почти целиком от коми города Печора до ненецкого Нарьян-Мара. Мы очень любили ее еще заочно. И пока ехали на ее берега — все время с ней шептались, просили нас принять — быть за нас. И все прошло изумительно хорошо. Мы приехали с любовью – и Река помогала – мы видели это наяву. Были моменты опасности и страха – но Печора тут же заступалась и выручала: появлялись спасительные катера, которых не должно было быть; охотничьи избушки, где мы укрывались на ночлег от сентябрьского снега — избушки вдобавок были набиты северной рыбой и радушными людьми, наговаривавшими нам о Печоре столько всего верного!

Поселок Хонгурей. Съемки документального фильма Ю.-Река-Яха
Перейти
Поселок Хонгурей. Съемки документального фильма Ю.-Река-Яха

Двигались катерами, паромами, моторными лодками — то и дело выходили на берега. Из Нарьян-Мара пошли в обратную сторону рекой же. Домой уехали поездом со станции Ираёль. Опоздали на поезд из-за снега на лесных дорогах часа на три. Наш поезд, идущий из Воркуты, опоздал ровно на столько же. Была ночь на 2-е октября — и земля под глубоким снегом. Мы вернулись сильно похорошевшими — красивыми и сильными.
Нежнее всего вспоминаю «Одю» — мою самую первую работу в кино. В основе ее — моя книга «Фигуры народа коми». Время «Оди» — из наилучших фрагментов жизни. Съемки происходили в Удорском районе Республики Коми в 2002-м. Режиссер фильма — Эдгар Бартенев.
Вспоминаю все до единого фильмы из цикла «Солнцеворот», сделанные в творческом объединении «Панорама» на нашем республиканском телеканале «Татарстан — Новый Век» с 2003-го по 2008-й годы. Это был мой авторский тв-цикл о традиционной культуре народов Поволжья. Мы с коллегами объехали очень много удивительных мест и рассказали о них.

Мне понравились зарисовки из цикла «Город К. Почтамтская улица». Думаю, любой город — необыкновенное создание, живущее одновременно в многочисленных параллельных мирах: старые особняки рядом с высотками; реки, загнанные в трубу; окраины, получившие взамен садов и пустырей сетку асфальтированных проспектов и улиц, но не забывшие горшок с пеларгонией на окне бревенчатого дома. Вы ищете и находите в Казани точки пересечения таких параллелей. Что для Вас наиболее ценно в этих находках?
Во мне пульсируют любовью множество городов и местностей. Моя заветная география весьма обширна. Но — безусловно: художественный позвоночник мой — это линия Казань — Верхний Услон. (Верхний Услон — поселок, районный центр, прямо напротив Казани через Волгу, на Услонских горах, у меня написаны про него две книги).
Без этой линии я не могу ходить. Пишу и думаю постоянно об этом. И наработал уже довольно много. Быть художественным теоретиком Казани и Средней Волги — задача номер один, которую перед собой ставлю. Казань — город Вселенной. Так сказал о нем Кул Шариф — поэт и имам главной мечети Казанского ханства, погибший на ее ступенях в 1552-м. И это одна из лучших цитат о Казани.

Диво! Место увеселения в мире — этот город Казань. В мире нет больше такого города, дающего кров. В мире нет нигде такого цветущего города, как Казань. В Казани еду-питье найдут всегда. Таков он — город Вселенной.

Города Вселенной в мире еще, конечно же, есть. Их довольно много, но куда куда меньше большинства. Это те города — где есть всё. Где всё сплавлено — все энергии. В таких городах любой приезжий чувствует себя уютно и может найти себя и своих — плюс сильно обогатиться, обретя новое.
Из города Вселенной уезжать нет смысла. Город Вселенной всегда открыт. Угощает, пьянит уже одним своим воздухом, а при прощании бросает в слезы. В этой всякости — объединяющее начало таких городов. Но при этом каждый из них неповторим — запахами, красками, нравами.
Казань — центр системы координат, которую можно охарактеризовать лишь одним точным словом: казанская. Она набита чудесами — и возможностями их творить. К празднованию тысячелетия в 2005-м году Казань очень жестко порушили. Мы никак не ожидали, что будет аж так. При этом, если бы ее вообще всю снесли и застроили стеклянными конструкциями — энергия бы осталась: Казань бы осталась Казанью.
Большинство из того, что творится на страницах моих книжек — я нагулял в Казани. Блуждания по городу, разговоры с ним — начиная с детства — дали мне наибольшее количество знаний и сил. И процесс продолжается. Чем старше я, тем все происходит острее и тоньше. Но я и сам могу сейчас умножать и высветлять Казань — открывать и строить. Чувствую себя городским архитектором в своем роде. И даже иногда городским волшебником — таким, которому хочется не утаивать личные знания, а делиться. Вот я и делюсь. Это — радость.
Скажу большее — и впервые: я тут не так давно, но путем очень длительных наблюдений, пришел к выводу, что летающий змей Зилант с казанского городского герба — это я и есть! Времена крылатой-огненной активности Зиланта давным-давно прошли — ему нравится спать где-то под городом — но он жив и на многое способен.

Вы вспоминали и польские города и трамваи. Мне всегда казалось, что трамвай — то связующее звено, благодаря которому можно найти вход в параллельные жизни города...
Трамваи — это очень серьезно. Это и впрямь — не вполне транспорт, а умные, чуткие городские фигуры-проводники. Есть такие трамвайные маршруты, передвижение которыми сродни ритуалу, акту познания и акту колдовства.
Когда едешь трамваями — не то чтобы приходят важные мысли, а, скорее, чувствуешь, что ты и город понимаете друг друга, в эти моменты мы посылаем друг другу сигналы нежности — как целуемся! Поездка в трамвае — это городская любовь. Если не сказать больше — городская эротика.

Сейчас Вы вместе с Алексеем Федорченко снимаете новую картину по Вашей книге «Небесные жены луговых мари». Книга написана сравнительно давно, с чем связано желание экранизировать ее именно сейчас?
«Небесные жены луговых мари» — книга из 38-ми новелл, эротических и фантастических по содержанию, каждая из которых имеет заглавием традиционное марийское женское имя на букву «О». Потому что «О» — это, как мне кажется, позывной неба! Овдачи, Овроси, Огаптя, Одарня, Одоча, Окалче, Окай, Оношка, Ормарче, Оропти, Опи, Оня...
Но речь идет не о мифических — а о земных женщинах. Небесные — прежде всего это значит любимые до небес. Между содержанием-перечнем имен и самими новеллами в книге стоит эпиграф-строка:

невесты и жены луговых мари на земле
с небесными не имеют заметных отличий

Книга написана в 2004-м — в год, когда с Федорченко мы только познакомились. И сценарий по ней — самый первый запланированный наш сценарий, самый давний! Мы выбрали для него 24 имени. Возможность его реализации появилась только после успеха «Овсянок» в прошлом году — мы получили финансирование от Минкультуры РФ.
Фильм ожидается очень большой, очень интересный. Там огромное количество героев, все календарные состояния природы. Там в основном нежно и весело, лишь иногда страшно. Съемки шли полным ходом с марта этого года — и скоро уже заканчиваются. Только что началась последняя экспедиция — в Республику Марий Эл. До этого все снималось в Красноуфимском и Артинском районах Свердловской области — в деревнях уральских мари. Я только что приехал с уральских съемок — и завтра собираюсь догонять группу. Кстати, снялся в одной из новелл в роли жителя города Уржума, читающего свой рассказ в литературном обществе уржумской библиотеки — возможного автора всех «Небесных жен».

31 октября 2011 года, Екатерина Гоголева специально для www.rudata.ru