В этой статье можно прочитать необыкновенную сказку ДОЧЬ БОЛОТНОГО ЦАРЯ — один вариант (классический) написан непревзойденным детским сказочником Г. Х. Андерсеном, а второй вариант, сказочная поэма, современным автором Еленой Воробьевой

Содержание 1 ДОЧЬ БОЛОТНОГО ЦАРЯ. Ганс Христиан Андерсен 1.1 Часть 1. 1.2 Часть 2. 1.3 Часть 3. 1.4 Часть 4. 1.5 Часть 5. 1.6 Часть 6. 1.7 Часть 7. 2 ДОЧЬ БОЛОТНОГО ЦАРЯ. Елена Воробьева 2.1 Аисты 2.2 Египетская принцесса 2.3 Болотный царь 2.4 В Египте 2.5 Хельга 2.6 Юность 2.7 Рассвет 2.8 Пробуждение 2.9 Исцеляющий лотос 2.10 Душа 3 Информация о сказках 4 Оригинальный текст сказки

ДОЧЬ БОЛОТНОГО ЦАРЯ. Ганс Христиан Андерсен

Источник: Ганс Христиан Андерсен. Дочь болотного царя. Центрполиграф, 2006. ISBN 5952424511

Часть 1.

Много сказок рассказывают аисты своим птенцам — все про болота да про трясины. Сказки, конечно, приноравливаются к возрасту и понятиям птен- цов. Малышам довольно сказать «крибле, крабле, плурремурре», — для них и это куда как забавно; но птенцы постарше требуют от сказки кое-чего по- больше, по крайней мере того, чтобы в ней упоминалось об их собственной семье. Одну из самых длинных и старых сказок, известных у аистов, знаем и мы все. В ней рассказывается о Моисее, которого мать пустила в корзин- ке по волнам Нила, а дочь фараона нашла и воспитала. Впоследствии он стал великим человеком, но где похоронен — никому неизвестно. Так оно, впрочем, сплошь да рядом бывает. Другой сказки никто не знает, может быть, именно потому, что она ро- дилась у нас, здесь. Вот уже с тысячу лет, как она переходит из уст в уста, от одной аистихи-мамаши к другой, и каждая аистиха рассказывает ее все лучше и лучше, а мы теперь расскажем лучше их всех! Первая пара аистов, пустившая эту сказку в ход и сама принимавшая участие в описываемых в ней событиях, всегда проводила лето на даче в Дании, близ Дикого болота, в Венсюсселе, то есть в округе Иеринг, на се- вере Ютландии — если уж говорить точно. Гнездо аистов находилось на кры- ше бревенчатого дома викинга. В той местности и до сих пор еще есть ог- ромное болото; о нем можно даже прочесть в официальном описании округа. Местность эта — говорится в нем — была некогда морским дном, но потом дно поднялось; теперь это несколько квадратных миль топких лугов, трясин и торфяных болот, поросших морошкой да жалким кустарником и деревцами. Над всей местностью почти постоянно клубится густой туман. Лет семь — десять тому назад тут еще водились волки — Дикое болото вполне заслужи- вало свое прозвище! Представьте же себе, что было тут тысячу лет тому назад! Конечно, и в те времена многое выглядело так же, как и теперь: зеленый тростник с темно-лиловыми султанчиками был таким же высоким, ко- ра на березках так же белела, а мелкие их листочки так же трепетали; что же до живности, встречавшейся здесь, так мухи и тогда щеголяли в проз- рачных платьях того же фасона, любимыми цветами аистов были, как и те- перь, белый с черным, чулки они носили такие же красные, только у людей в те времена моды были другие. Но каждый человек, кто бы он ни был, раб или охотник, мог проваливаться в трясину и тысячу лет тому назад, так же как теперь: ведь стоит только ступить на зыбкую почву ногой — и конец, живо очутишься во владениях болотного царя! Его можно было бы назвать и трясинным царем, но болотный царь звучит как-то лучше. К тому же и аисты его так величали. О правлении болотного царя мало что и кому известно, да оно и лучше, пожалуй. Недалеко от болота, над самым Лим-фиордом, возвышался бревенчатый за- мок викинга, в три этажа, с башнями и каменными подвалами. На крыше его свили себе гнездо аисты. Аистиха сидела на яйцах в полной уверенности, что сидит не напрасно! Раз вечером сам аист где-то замешкался и вернулся в гнездо совсем взъерошенный и взволнованный. — Что я расскажу тебе! Один ужас! — сказал он аистихе. — Ах, перестань, пожалуйста! — ответила она. — Не забывай, что я сижу на яйцах и могу испугаться, а это отразится на них! — Нет, ты послушай! Она таки явилась сюда, дочка-то нашего египетско- го хозяина! Не побоялась такого путешествия! А теперь и поминай ее как звали! — Что? Принцесса, египетская принцесса? Да они ведь из рода фей! Ну, говори же! Ты знаешь, как вредно заставлять меня ждать, когда я сижу на яйцах! — Видишь, она, значит, поверила докторам, которые сказали, что болот- ный цветок исцелит ее больного отца, — помнишь, ты сама рассказывала мне? — и прилетела сюда, в одежде из перьев, вместе с двумя другими принцессами. Эти каждый год прилетают на север купаться, чтобы помоло- деть! Ну, прилететь-то она прилетела, да и тю-тю! — Ах, как ты тянешь! — сказала аистиха. — Ведь яйца могут остыть! Мне вредно так волноваться! — Я видел все собственными глазами! — продолжал аист. — Сегодня вече- ром хожу это я в тростнике, где трясина понадежнее, смотрю — летят три лебедки. Но видна птица по полету! Я сейчас же сказал себе: гляди в оба, это не настоящие лебедки, они только нарядились в перья! Ты ведь такая же чуткая, мать! Тоже сразу видишь, в чем дело! — Это верно! — сказала аистиха. — Ну, рассказывай же про принцессу, мне уж надоели твои перья! — Посреди болота, ты знаешь, есть что-то вроде небольшого озера. При- подымись чуточку, и ты отсюда увидишь краешек его! Там-то, на поросшей тростником трясине, лежал большой ольховый пень. Лебедки уселись на не- го, захлопали крыльями и огляделись кругом; потом одна из них сбросила с себя лебединые перья, и я узнал нашу египетскую принцессу. Платья на ней никакого не было, но длинные черные волосы одели ее, как плащом. Я слы- шал, как она просила подруг присмотреть за ее перьями, пока она не вы- нырнет с цветком, который померещился ей под водою. Те пообещали, схва- тили ее оперение в клювы и взвились с ним в воздух. «Эге! Куда же это они?» — подумал я. Должно быть, и она спросила их о том же. Ответ был яснее ясного. Они взвились в воздух и крикнули ей сверху: «Ныряй, ныряй! Не летать тебе больше лебедкой! Не видать родины! Сиди в болоте!» — и расщипали перья в клочки! Пушинки так и запорхали в воздухе, словно сне- жинки, а скверных принцесс и след простыл! — Какой ужас! — сказала аистиха. — Сил нет слушать!.. Ну, а что же дальше-то? — Принцесса принялась плакать и убиваться! Слезы так и бежали ручьями на ольховый пень, и вдруг он зашевелился! Это был сам болотный царь — тот, что живет в трясине. Я видел, как пень повернулся, глядь — уж это не пень! Он протянул свои длинные, покрытые тиной ветви-руки к принцес- се. Бедняжка перепугалась, спрыгнула и пустилась бежать по трясине. Да где! Мне не сделать по ней двух шагов, не то что ей! Она сейчас же про- валилась вниз, а за ней и болотный царь. Он-то и втянул ее туда! Только пузыри пошли по воде, и — все! Теперь принцесса похоронена в болоте. Не вернуться ей с цветком на родину. Ах, ты бы не вынесла такого зрелища, женушка! — Тебе бы и не следовало рассказывать мне такие истории! Ведь это мо- жет повлиять на яйца!.. А принцесса выпутается из беды! Ее-то уж выру- чат! Вот случись что-нибудь такое со мной, с тобой или с кем-нибудь из наших, тогда бы — пиши пропало! — Я все-таки буду настороже! — сказал аист и так и сделал. Прошло много времени. Вдруг в один прекрасный день аист увидел, что со дна болота тянется кверху длинный зеленый стебелек; потом на поверхности воды показался листочек; он рос, становился все шире и шире. Затем выглянул из воды бу- тон, и, когда аист пролетел над болотом, он под лучами солнца распустил- ся, и аист увидел в чашечке цветка крошечную девочку, словно сейчас только вынутую из ванночки. Девочка была так похожа на египетскую прин- цессу, что аист сначала подумал, будто это принцесса, которая опять ста- ла маленькою, но, рассудив хорошенько, решил, что, вернее, это дочка египетской принцессы и болотного царя. Вот почему она и лежит в кувшин- ке. «Нельзя же ей тут оставаться! — подумал аист. — А в нашем гнезде нас и без того много! Постой, придумал! У жены викинга нет детей, а она час- то говорила, что ей хочется иметь малютку… Меня все равно обвиняют, что я приношу в дом ребятишек, так вот я и взаправду притащу эту девочку жене викинга, то-то обрадуется!» И аист взял малютку, полетел к дому викинга, проткнул в оконном пузы- ре клювом отверстие, положил ребенка возле жены викинга, а потом вернул- ся в гнездо и рассказал обо всем жене. Птенцы тоже слушали — они уже подросли. — Вот видишь, принцесса-то не умерла — прислала сюда свою дочку, а я ее пристроил! — закончил свой рассказ аист. — А что я твердила тебе с первого же раза? — отвечала аистиха. — Те- перь, пожалуй, подумай и о своих детях! Отлет-то ведь на носу! У меня даже под крыльями чесаться начинает. Кукушки и соловьи уже улетели, а перепелки поговаривают, что скоро начнет дуть попутный ветер. Птенцы на- ши постоят за себя на маневрах, уж я-то их знаю! И обрадовалась же супруга викинга, найдя утром у своей груди крошеч- ную прелестную девочку! Она принялась целовать и ласкать малютку, но та стала кричать и отбиваться ручонками и ножонками; ласки, видимо, были ей не по вкусу. Наплакавшись и накричавшись, она наконец уснула, и тогда нельзя было не залюбоваться прелестным ребенком! Жена викинга не помнила себя от радости; на душе у нее стало так легко и весело, — ей пришло на ум, что и супруг ее с дружиной явится также нежданно, как малютка! И вот она поставила на ноги весь дом, чтобы успеть приготовиться к приему же- ланных гостей. По стенам развешали ковры собственной ее работы и работы ее служанок, затканные изображениями тогдашних богов Одина, Тора и Фре- йи. Рабы чистили старые щиты и тоже украшали ими стены; по скамьям были разложены мягкие подушки, а на очаг, находившийся посреди главного по- коя, навалили груду сухих поленьев, чтобы сейчас же можно было развести огонь. Под вечер жена викинга так устала от всех этих хлопот, что уснула как убитая. Проснувшись рано утром, еще до восхода солнца, она страшно перепуга- лась: девочка ее исчезла! Она вскочила, засветила лучину и осмотрелась: в ногах постели лежала не малютка, а большая отвратительная жаба. Жена викинга в порыве отвращения схватила тяжелый железный дверной болт и хо- тела убить жабу, но та устремила на нее такой странный, скорбный взгляд, что она не решилась ее ударить. Еще раз осмотрелась она кругом; жаба ис- пустила тихий стон; тогда жена викинга отскочила от постели к отверстию, заменявшему окно, и распахнула деревянную ставню. В эту минуту как раз взошло солнце; лучи его упали на постель и на жабу… В то же мгновение широкий рот чудовища сузился, стал маленьким, хорошеньким ротиком, все тело вытянулось и преобразилось — перед женой викинга очутилась ее кра- савица дочка, жабы же как не бывало. — Что это? — сказала жена викинга. — Не злой ли сон приснился мне? Ведь тут лежит мое собственное дитя, мой эльф! — и она прижала девочку к сердцу, осыпая поцелуями, но та кусалась и вырывалась, как дикий коте- нок. Не в этот день и не на другой вернулся сам викинг, хотя и был уже на пути домой. Задержал его встречный ветер, который теперь помогал аистам, а им надо было лететь на юг. Да, ветер, попутный одному, может быть про- тивным другому! Прошло несколько дней, и жена викинга поняла, что над ребенком тяго- тели злые чары. Днем девочка была прелестна, как эльф, но отличалась злым, необузданным нравом, а ночью становилась отвратительною жабой, но с кротким и грустным взглядом. В девочке как бы соединялись две натуры: днем, ребенок, подкинутый жене викинга аистом, наружностью был весь в мать, египетскую принцессу, а характером в отца; ночью же, наоборот, внешностью был похож на последнего, а в глазах светились душа и сердце матери. Кто мог снять с ребенка злые чары? Жена викинга и горевала и бо- ялась, и все-таки привязывалась к бедному созданию все больше и больше. Она решила ничего не говорить о колдовстве мужу: тот, по тогдашнему обы- чаю, велел бы выбросить бедного ребенка на проезжую дорогу — пусть берет кто хочет. А жене викинга жаль было девочку, и она хотела устроить так, чтобы супруг ее видел ребенка только днем. Однажды утром над замком викинга раздалось шумное хлопанье крыльев, — на крыше отдыхали ночью, после дневных маневров, сотни пар аистов, а те- перь все они взлетели на воздух, чтобы пуститься в дальний путь. — Все мужья готовы! — прокричали они. — Жены с детьми тоже! — Как нам легко! — говорили молодые аисты. — Так и щекочет у нас внутри, будто нас набили живыми лягушками! Мы отправляемся за границу! Вот счастье-то! — Держитесь стаей! — говорили им отцы и матери. — Да не болтайте так много — вредно для груди! И все полетели. В ту же минуту над степью прокатился звук рога: викинг с дружиной пристал к берегу. Они вернулись с богатою добычей от берегов Галлии, где, как и в Британии, народ в ужасе молился: «Боже, храни нас от диких норманнов!» Вот пошло веселье в замке викинга! В большой покой вкатили целую боч- ку меда; запылал костер, закололи лошадей, готовился пир на весь мир. Главный жрец окропил теплою лошадиною кровью всех рабов. Сухие дрова затрещали, дым столбом повалил к потолку, с балок сыпалась на пирующих мелкая сажа, но к этому им было не привыкать стать. Гостей богато одари- ли; раздоры, вероломство — все было забыто; мед лился рекою; подвыпившие гости швыряли друг в друга обглоданными костями в знак хорошего располо- жения духа. Скальд, нечто вроде нашего певца и музыканта, но в то же время и воин, который сам участвовал в походе и потому знал, о чем поет, пропел песню об одержанных ими в битвах славных победах. Каждый стих сопровождался припевом: «Имущество, родные, друзья, сам человек — все минет, все умрет; не умирает одно славное имя!» Тут все принимались бить в щиты и стучать ножами или обглоданными костями по столу; стон стоял в воздухе. Жена викинга сидела на почетном месте, разодетая, в шелковом платье; на руках ее красовались золотые запястья, на шее — крупные янта- ри. Скальд не забывал прославить и ее, воспел и сокровище, которое она только что подарила своему супругу. Последний был в восторге от прелест- ного ребенка; он видел девочку только днем во всей ее красе. Дикость ее нрава тоже была ему по душе. Из нее выйдет, сказал он, смелая воительни- ца, которая сумеет постоять за себя. Она и глазом не моргнет, если опыт- ная рука одним взмахом острого меча сбреет у нее в шутку густую бровь! Бочка с медом опустела, вкатили новую, — в те времена люди умели пить! Правда, и тогда уже была известна поговорка: «Скотина знает, когда ей пора оставить пастбище и вернуться домой, а неразумный человек не знает своей меры!» Знать-то каждый знал, но ведь знать — одно, а приме- нять знание к делу — другое. Знали все и другую поговорку: «И дорогой гость надоест, если засидится не в меру», и все-таки сидели себе да си- дели: мясо да мед — славные вещи! Веселье так и кипело! Ночью рабы, рас- тянувшись на теплой золе, раскапывали жирную сажу и облизывали пальцы. То-то хорошее было времечко! В этом же году викинг еще раз отправился в поход, хотя и начались уже осенние бури. Но он собирался нагрянуть с дружиной на берега Британии, а туда ведь было рукой подать: «Только через море махнуть», — сказал он. Супруга его опять осталась дома одна с малюткою, и скоро безобразная жа- ба с кроткими глазами, испускавшая такие глубокие вздохи, стала ей почти милее дикой красавицы, отвечавшей на ласки царапинами и укусами. Седой осенний туман, «беззубый дед», как его называют, все-таки обг- ладывающий листву, окутал лес и степь. Бесперые птички-снежинки густо запорхали в воздухе; зима глядела во двор. Воробьи завладели гнездами аистов и судили да рядили о бывших владельцах. А где же были сами вла- дельцы, где был наш аист со своей аистихой и птенцами?

Часть 2.

Аисты были в Египте, где в это время солнышко светило и грело, как у нас летом. Тамаринды и акации стояли все в цвету; на куполах храмов сверкали полумесяцы; стройные минареты были облеплены аистами, отдыхав- шими после длинного перелета. Гнезда их лепились одно возле другого на величественных колоннах и полуразрушившихся арках заброшенных храмов. Финиковые пальмы высоко подымали свои верхушки, похожие на зонтики. Тем- ными силуэтами рисовались сероватые пирамиды в прозрачном голубом возду- хе пустыни, где щеголяли быстротою своих ног страусы, а лев посматривал большими умными глазами на мраморного сфинкса, наполовину погребенного в песке. Нил снова вошел в берега, которые так и кишели лягушками, а уж приятнее этого зрелища для аистов и быть не могло. Молодые аисты даже глазам своим верить не хотели — уж больно хорошо было! — Да, вот как тут хорошо, и всегда так бывает! — сказала аистиха, и у молодых аистов даже в брюшке защекотало. — А больше мы уж ничего тут не увидим? — спрашивали они. — Мы разве не отправимся туда, вглубь, в самую глубь страны? — Там нечего смотреть! — отвечала аистиха. — За этими благословенными берегами — лишь дремучий лес, где деревья растут чуть не друг на друге и опутаны ползучими растениями. Одни толстоногие слоны могут пролагать там себе дорогу. Змеи же там чересчур велики, а ящерицы — прытки. Если же вздумаете пробраться в пустыню, вам засыплет глаза песком, и это еще бу- дет хорошо, а то прямо попадете в песочный вихрь! Нет, здесь куда лучше! Тут и лягушек и саранчи вдоволь! Я останусь тут, и вы со мною! Они и остались. Родители сидели в гнездах на стройных минаретах, от- дыхали, охорашивались, разглаживали себе перья и обтирали клювы о крас- ные чулки. Покончив со своим туалетом, они вытягивали шеи, величественно раскланивались и гордо подымали голову с высоким лбом, покрытую тонкими глянцевитыми перьями; умные карие глаза их так и сверкали. Молоденькие барышни-аистихи степенно прохаживались в сочном тростнике, поглядывали на молодых аистов, знакомились и чуть не на каждом шагу глотали по ля- гушке, а иногда забирали в клюв змейку и ходили да помахивали ею, — это очень к ним шло, думали они, а уж вкусно-то как было!.. Молодые аисты заводили ссоры и раздоры, били друг друга крыльями, щипали клювами — да- же до крови! Потом, глядишь, то тот, то другой из них становился жени- хом, а барышни одна за другою — невестами; все они для этого только ведь и жили. Молодые парочки принимались вить себе гнезда, и тут опять не об- ходилось без ссор и драк — в жарких странах все становятся такими горя- чими, — ну, а вообще-то жизнь текла очень приятно, и старики жили да ра- довались на молодых: молодежи все к лицу! Изо дня в день светило солныш- ко, в еде недостатка не было, — ешь не хочу, живи да радуйся, вот и вся забота. Но в роскошном дворце египетского хозяина, как звали его аисты, ра- достного было мало. Могущественный владыка лежал в огромном покое с расписными стенами, похожими на лепестки тюльпана; руки, ноги его не слушались, он высох, как мумия. Родственники и слуги окружали его ложе. Мертвым его еще наз- вать было нельзя, но и живым тоже. Надежда на исцеление с помощью болот- ного цветка, за которым полетела на далекий север та, что любили его больше всех, была теперь потеряна. Не дождаться владыке своей юной кра- савицы дочери! «Она погибла!» — сказали две вернувшиеся на родину прин- цессы — лебедки. Они даже сочинили о гибели своей подруги целую историю. — Мы все три летели по воздуху, как вдруг заметил нас охотник и пус- тил стрелу. Она попала в нашу подружку, и бедная медленно, с прощальною лебединою песнью, опустилась на воды лесного озера. Там, на берегу, под душистой плакучей березой, мы и схоронили ее. Но мы отомстили за ее смерть: привязали к хвостам ласточек, живущих под крышей избушки охотни- ка, пучки зажженной соломы, — избушка сгорела, а с нею и сам хозяин ее. Зарево пожара осветило противоположный берег озера, где росла плакучая березка, под которой покоилась в земле наша подруга. Да, не видать ей больше родимой земли! И обе заплакали. Аист, услышав их речи, защелкал от гнева клювом. — Ложь, обман! — закричал он. — Ох, так бы и вонзил им в грудь свой клюв! — Да и сломал бы его! — заметила аистиха. — Хорош бы ты был тогда! Думай-ка лучше о себе самом да о своем семействе, а все остальное побо- ку! — Я все-таки хочу завтра усесться на краю открытого купола того по- коя, где соберутся все ученые и мудрецы совещаться о больном. Может быть, они и доберутся до истины! Ученые и мудрецы собрались и завели длинные разговоры, из которых аист не понял ни слова; да не много толку вышло из них и для самого больного, не говоря уже о его дочери. Но послушать речи ученых нам все же не мешает, — мало ли что приходится слушать! Вернее, впрочем, будет послушать и узнать кое-что из предыдущего, тогда мы поближе познакомимся со всею историей; во всяком случае, узнаем из нее не меньше аиста. «Любовь — родоначальница жизни! Высшая любовь рождает и высшую жизнь! Лишь благодаря любви, может больной возродиться к жизни!» Вот что изрек- ли мудрецы, когда дело шло об исцелении больного владыки; изречение было необыкновенно мудро и хорошо изложено — по уверению самих мудрецов. — Мысль не дурна! — сказал тогда же аист аистихе. — А я что-то не возьму ее в толк! — ответила та. — И, уж конечно, это не моя вина, а ее! А, впрочем, меня все это мало касается; у меня есть о чем подумать и без того! Потом ученые принялись толковать о различных видах любви: любовь влюбленных отличается ведь от любви, которую чувствуют друг к другу ро- дители и дети, или от любви растения к свету — например, солнечный луч целует тину, и из нее выходит росток. Речи их отличались такою глубиной и ученостью, что аист был не в силах даже следить за ними, не то чтобы пересказать их аистихе. Он совсем призадумался, прикрыл глаза и простоял так на одной ноге весь день. Ученость была ему не по плечу. Зато аист отлично понял, что болезнь владыки была для всей страны и народа большим несчастьем, а исцеление его, напротив, было бы огромным счастьем, — об этом толковал весь народ, все — и бедные и богатые. «Но где же растет целебный цветок?» — спрашивали все друг у друга, рылись в ученых рукописях, старались прочесть о том по звездам, спрашивали у всех четырех ветров — словом, добивались нужных сведений всевозможными путя- ми, но все напрасно. Тут-то ученые мудрецы, как сказано, и изрекли: «Лю- бовь — родоначальница жизни; она же возродит к жизни и владыку!» В этом был глубокий смысл, и хоть сами они его до конца не понимали, но все-та- ки повторили его еще раз и даже написали вместо рецепта: «Любовь — родо- начальница жизни!» Но как же приготовить по этому рецепту лекарство? Да, вот тут-то все и стали в тупик. В конце концов все единогласно решили, что помощи должно ожидать от молодой принцессы, так горячо, так искренно любившей отца. Затем додумались и до того, как следовало поступить прин- цессе. И вот ровно год тому назад, ночью, когда серп новорожденной луны уже скрылся, принцесса отправилась в пустыню к мраморному сфинксу, отг- ребла песок от двери, что находилась в цоколе, и прошла по длинному ко- ридору внутрь одной из больших пирамид, где покоилась мумия древнего фа- раона, — принцесса должна была склониться головой на грудь умершего и ждать откровения. Она исполнила все в точности, и ей было открыто во сне, что она долж- на лететь на север, в Данию, к глубокому болоту — место было обозначено точно — и сорвать там лотос, который коснется ее груди, когда она нырнет в глубину. Цветок этот вернет жизнь ее отцу. Вот почему принцесса и полетела в лебедином оперении на Дикое болото. Все это аист с аистихой давно знали, а теперь знаем и мы получше, чем раньше. Знаем мы также, что болотный царь увлек бедную принцессу на дно трясины и что дома ее уже считали погибшею навеки. Но мудрейший из муд- рецов сказал то же, что и аистиха: «Она выпутается из беды!» Ну, и реши- ли ждать, — иного ведь ничего и не оставалось. — Право, я стащу лебединые оперения у этих мошенниц, — сказал аист. — Тогда небось не прилетят больше на болото да не выкинут еще какой-нибудь штуки! Перья же их я припрячу там на всякий случай! — Где это там? — спросила аистиха. — В нашем гнезде, близ болота! — ответил аист. — Наши птенцы могут помочь мне перенести их; если же чересчур тяжело, то ведь по дороге най- дутся места, где их можно припрятать до следующего перелета в Данию. Принцессе хватило бы и одного оперения, но два все-таки лучше: на севере не худо иметь в запасе лишнюю одежду. — Тебе и спасибо-то за все это не скажут! — заметила аистиха. — Но ты ведь глава семьи! Я имею голос, лишь когда сижу на яйцах! Девочка, которую приютили в замке викинга близ Дикого болота, куда каждую весну прилетали аисты, получила имя Хельги, но это имя было слиш- ком нежным для нее. В прекрасном теле обитала жестокая душа. Месяцы шли за месяцами, годы за годами, аисты ежегодно совершали те же перелеты: осенью к берегам Нила, весною к Дикому болоту, а девочка все подрастала; не успели опомниться, как она стала шестнадцатилетнею красавицей. Прек- расна была оболочка, но жестко само ядро. Хельга поражала своею дикостью и необузданностью даже в те суровые, мрачные времена. Она тешилась, ку- пая руки в теплой, дымящейся крови только что зарезанной жертвенной ло- шади, перекусывала в порыве дикого нетерпения горло черному петуху, при- готовленному в жертву богам, а своему приемному отцу сказала однажды со- вершенно серьезно: — Приди ночью твой враг, поднимись по веревке на крышу твоего дома, сними самую крышу над твоим покоем, я бы не разбудила тебя, если бы даже могла! Я бы не слышала ничего — так звенит еще в моих ушах пощечина, ко- торую ты дал мне много лет тому назад! Я не забыла ее! Но викинг не поверил, что она говорит серьезно; он, как и все, был очарован ее красотой и не знал ничего о двойственности ее души и внешней оболочки. Без седла скакала Хельга, словно приросшая, на диком коне, мчавшемся во весь опор, и не соскакивала на землю, даже если конь начи- нал грызться с дикими лошадьми. Не раздеваясь, бросалась она с обрыва в быстрый фиорд и плыла навстречу ладье викинга, направлявшейся к берегу. Из своих густых, чудных волос она вырезала самую длинную прядь и сплела из нее тетиву для лука. — Все надо делать самой! Лучше выйдет! — говорила она. Годы и привычка закалили душу и волю жены викинга, и все же в сравне- нии с дочерью она была просто робкою, слабою женщиной. Но она-то знала, что виной всему были злые чары, тяготевшие над ужасною девушкой. Хельга часто доставляла себе злое удовольствие помучить мать: увидав, что та вышла на крыльцо или на двор, она садилась на самый край колодца и сиде- ла там, болтая руками и ногами, потом вдруг бросалась в узкую, глубокую яму, ныряла с головой, опять выплывала, и опять ныряла, точно лягушка, затем с ловкостью кошки выкарабкивалась наверх и являлась в главный по- кой замка вся мокрая; потоки воды бежали с ее волос и платья на пол, смывая и унося устилавшие его зеленые листья. Одно только немного сдерживало Хельгу — наступление сумерек. Под ве- чер она утихала, словно задумывалась, и даже слушалась матери, к которой влекло ее какое-то инстинктивное чувство. Солнце заходило, и превращение совершалось: Хельга становилась тихою, грустною жабою и, съежившись, си- дела в уголке. Тело ее было куда больше, чем у обыкновенной жабы, и тем ужаснее на вид. Она напоминала уродливого тролля с головой жабы и плава- тельною перепонкой между пальцами. В глазах светилась кроткая грусть, из груди вылетали жалобные звуки, похожие на всхлипывание ребенка во сне. В это время жена викинга могла брать ее к себе на колени, и невольно забы- вала все ее уродство, глядя в эти печальные глаза. — Право, я готова желать, чтобы ты всегда оставалась моею немой доч- кой-жабой! — нередко говорила она. — Ты куда страшнее, когда красота возвращается к тебе, а душа мрачнеет! И она чертила руны, разрушающие чары и исцеляющие недуги, и перебра- сывала их через голову несчастной, но толку не было. — Кто бы поверил, что она умещалась когда-то в чашечке кувшинки! — сказал аист. — Теперь она совсем взрослая, и лицом — вылитая мать, еги- петская принцесса. А ту мы так и не видали больше! Не удалось ей, видно, выпутаться из беды, как вы с мудрецом предсказывали. Я из года в год то и дело летаю над болотом вдоль и поперек, но она до сих пор не подала ни малейшего признака жизни! Да уж поверь мне! Все эти годы я ведь прилетал сюда раньше тебя, чтобы починить наше гнездо, поправить кое-что, и целые ночи напролет — словно я филин или летучая мышь — летал над болотом, да все без толку! И два лебединых оперения, что мы с таким трудом в три пе- релета перетащили сюда, не пригодились! Вот уж сколько лет они лежат без пользы в нашем гнезде. Случись пожар, загорись этот бревенчатый дом — от них не останется и следа! — И от гнезда нашего тоже! — сказала аистиха. — Но о нем ты думаешь меньше, чем об этих перьях да о болотной принцессе! Отправлялся бы уж и сам к ней в трясину. Дурной ты отец семейства! Я говорила это еще в ту пору, когда в первый раз сидела на яйцах! Вот подожди, эта шальная дев- чонка еще угодит в кого-нибудь из нас стрелою! Она ведь сама не знает, что делает! А мы-то здесь подольше живем, — хоть бы об этом вспомнила! И повинности наши мы уплачиваем честно: перо, яйцо и одного птенца в год, как положено! Думаешь, мне придет теперь в голову слететь вниз, во двор, как бывало в старые годы или как и нынче в Египте, где я держусь на дру- жеской ноге со всеми — нисколько не забываясь, впрочем, — и сую нос во все горшки и котлы? Нет, здесь я сижу в гнезде да злюсь на эту девчонку! И на тебя тоже! Оставил бы ее в кувшинке, пусть бы себе погибла! — Ты гораздо добрее в душе, чем на словах! — сказал аист. — Я тебя знаю лучше, чем ты сама! И он подпрыгнул, тяжело взмахнул два раза крыльями, вытянул ноги на- зад, распустил оба крыла, точно паруса, и полетел так, набирая высоту; потом опять сильно взмахнул крыльями и опять поплыл по воздуху. Солнце играло на белых перьях, шея и голова вытянулись вперед… Вот это был полет! — Он и до сих пор красивее всех! — сказала аистиха. — Но ему-то я не скажу этого!

Часть 3.

В эту осень викинг вернулся домой рано. Много добычи и пленных привез он с собой. В числе пленных был молодой христианский священник, один из тех, что отвергали богов древнего Севера. В последнее время в замке ви- кинга — и в главном покое и на женской половине — то и дело слышались разговоры о новой вере, которая распространилась по всем странам Юга и, благодаря святому Ансгарию, проникла даже сюда, на Север. Даже Хельга уже слышала о боге, пожертвовавшем собою из любви к людям и ради их спа- сения. Она все эти рассказы, как говорится, в одно ухо впускала, а в другое выпускала. Слово «любовь» находило доступ в ее душу лишь в те ми- нуты, когда она в образе жабы сидела, съежившись, в запертой комнате. Но жена викинга чутко прислушивалась к рассказам и преданиям, ходившим о сыне единого истинного бога, и они будили в ней новые чувства. Воины, вернувшись домой, рассказывали о великолепных храмах, высечен- ных из драгоценного камня и воздвигнутых в честь того, чьим заветом была любовь. Они привезли с собой и два тяжелых золотых сосуда искусной рабо- ты, из которых исходил какой-то удивительный аромат. Это были две кадильницы, которыми кадили христианские священники пе- ред алтарями, никогда не окроплявшимися кровью. На этих алтарях вино и хлеб превращались в кровь и тело Христовы, принесенные им в жертву ради спасения всех людей — даже не родившихся еще поколений. Молодого священника связали по рукам и ногам веревками из лыка и по- садили в глубокий, сложенный из камней подвал замка. Как он был прекра- сен! «Словно сам Бальдур!» <Бальдур - в скандинавской мифологии прекрас- ный бог света> — сказала жена викинга, тронутая бедственным положением пленника, а Хельге хотелось, чтобы ему продернули под коленками толстые веревки и привязали к хвостам диких быков. — Я бы выпустила на них собак: то-то бы травля пошла! По лесам, по болотам, прямо в степь! Любо! А еще лучше — самой нестись за ними по пя- там! Но викинг готовил пленнику иную смерть: христианин, как отрицатель и поноситель могучих богов, был обречен в жертву этим самым богам. На жертвенном камне, в священной роще, впервые должна была пролиться чело- веческая кровь. Хельга выпросила позволения обрызгать кровью жертвы изображения богов и народ, отточила свой нож и потом с размаху всадила его в бок пробегав- шей мимо огромной свирепой дворовой собаке. — Для пробы! — сказала она, а жена викинга сокрушенно поглядела на дикую, злую девушку. Ночью, когда красота и безобразие Хельги, по обык- новению, поменялись местами, мать обратилась к ней со словами горячей укоризны, которые сами собою вырвались из наболевшей души. Безобразная, похожая на тролля жаба устремила на нее свои печальные карие глаза и, казалось, понимала каждое слово, как разумный человек. — Никогда и никому, даже супругу моему, не проговорилась я о том, что терплю из-за тебя! — говорила жена викинга. — И сама не думала я, что так жалею тебя! Велика, видно, любовь материнская, но твоя душа не знает любви! Сердце твое похоже на холодную тину, из которой ты явилась в мой дом! Безобразное создание задрожало, как будто эти слова затронули ка- кие-то невидимые нити, соединявшие тело с душой; на глазах жабы выступи- ли крупные слезы. — Настанет время и твоего испытания! — продолжала жена викинга. — Но много горя придется тогда изведать и мне!.. Ах, лучше бы выбросили мы тебя на проезжую дорогу, когда ты была еще крошкой; пусть бы ночной хо- лод усыпил тебя навеки! Тут жена викинга горько заплакала и ушла, полная гнева и печали, за занавеску из звериной шкуры, подвешенную к балке и заменявшую перегород- ку. Жаба, съежившись, сидела в углу одна; мертвая тишина прерывалась лишь ее тяжелыми, подавленными вздохами; казалось, в глубине сердца жабы с болью зарождалась новая жизнь. Вдруг она сделала шаг к дверям, прислуша- лась, потом двинулась дальше, схватилась своими беспомощными лапами за тяжелый дверной болт и тихонько выдвинула его из скобы. В горнице стоял зажженный ночник; жаба взяла его и вышла за двери; казалось, чья-то мо- гучая воля придавала ей силы. Вот она вынула железный болт из скобы, прокралась к спавшему пленнику и дотронулась до него своею холодною, липкою лапой. Пленник проснулся, увидал безобразное животное и задрожал, словно перед наваждением злого духа. Но жаба перерезала ножом связывав- шие его веревки и сделала ему знак следовать за нею. Пленник сотворил молитву и крестное знамение — наваждение не исчеза- ло; тогда он произнес: — Блажен, кто разумно относится к малым сим, — Господь спасет его в день несчастья!.. Но кто ты? Как может скрываться под оболочкой животно- го сердце, полное милосердного сострадания? Жаба опять кивнула головой, провела пленника по уединенному проходу между спускавшимися с потолка до полу коврами в конюшню и указала на од- ну из лошадей. Пленник вскочил на лошадь, но вслед за ним вскочила и жа- ба и примостилась впереди него, уцепившись за гриву лошади. Пленник по- нял ее намерение и пустил лошадь вскачь по окольной дороге, которую ни- когда бы не нашел один. Скоро он забыл безобразие животного, понял, что это чудовище было орудием милости Божьей, и из уст его полились молитвы и священные псал- мы. Жаба задрожала — от молитв ли, или от утреннего предрассветного хо- лодка? Что ощущала она — неизвестно, но вдруг приподнялась на лошади, как бы желая остановить ее и спрыгнуть на землю. Христианин силою удер- жал жабу и продолжал громко петь псалом, как бы думая победить им злые чары. Лошадь понеслась еще быстрее: небо заалело, и вот первый луч солн- ца прорвал облако. В ту же минуту произошло превращение: жаба стала мо- лодою красавицей с демонски злою душой! Молодой христианин увидал, что держит в объятиях красавицу девушку, испугался, остановил лошадь и сос- кочил на землю, думая, что перед ним новое наваждение. Но и Хельга в один прыжок очутилась на земле, короткое платье едва доходило ей до ко- лен; выхватив из-за пояса нож, она бросилась на остолбеневшего христиа- нина. — Постой! — крикнула она. — Постой, я проколю тебя ножом насквозь. Ишь, побледнел, как солома! Раб! Безбородый! Между нею и пленником завязалась борьба, но молодому христианину, ка- залось, помогали невидимые силы. Он крепко стиснул руки девушки, а ста- рый дуб, росший у дороги, помог ему одолеть ее окончательно: Хельга за- путалась ногами в узловатых, переплетающихся корнях дуба, вылезших из земли. Христианин крепко охватил ее руками и повлек к протекавшему тут же источнику. Окропив водою грудь и лицо девушки, он произнес заклинание против нечистого духа, сидевшего в ней, и осенил ее крестным знамением, но одно крещение водою не имеет настоящей силы, если душа не омыта внут- ренним источником веры. И все-таки во всех действиях и словах христианина, совершавшего та- инство, была какая-то особая, сверхчеловеческая сила, которая и покорила Хельгу. Она опустила руки и удивленными глазами, вся бледная от волне- ния, смотрела на молодого человека. Он казался ей могучим волшебником, посвященным в тайную науку. Он ведь чертил над ней таинственные знаки, творил заклинания! Она не моргнула бы глазом перед занесенным над ее го- ловой блестящим топором или острым ножом, но когда он начертил на ее че- ле и груди знак креста, она закрыла глаза, опустила голову на грудь и присмирела, как прирученная птичка. Тогда он кротко заговорил с нею о подвиге любви, совершенном ею в эту ночь, когда она, в образе отвратительной жабы, явилась освободить его от уз и вывести из мрака темницы к свету жизни. Но сама она — говорил он — опутана еще более крепкими узами, и теперь его очередь освободить ее и вывести к свету жизни. Он повезет ее в Хедебю, к святому Ансгарию, и там, в этом христианском городе, чары с нее будут сняты. Но он уже не смел везти ее на лошади перед собою, хотя она и покорилась ему. — Ты сядешь позади меня, а не впереди! Твоя красота обладает злой си- лой, и я боюсь ее! Но с помощью Христа победа все-таки будет на моей стороне. Тут он преклонил колена и горячо помолился; безмолвный лес как будто превратился в святой храм: словно члены новой паствы, запели птички; ди- кая мята струила аромат, как бы желая заменить ладан. Громко прозвучали слова священного писания: «Народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящим в стране тени смертной воссиял свет!» И он стал говорить девушке о духовной тоске, о стремлении к высшему всей природы, а ретивый конь в это время стоял спокойно, пощипывая лис- тики ежевики; сочные, спелые ягоды падали в руку Хельги, как бы предла- гая ей утолить ими жажду. И девушка покорно дала христианину усадить себя на круп лошади; Хельга была словно во сне. Христианин связал две ветви наподобие креста и высоко поднял его перед собою. Затем они продолжали путь по лесу, ко- торый все густел и густел, дорожка становилась все уже и уже, а где и вовсе пропадала. Терновые кусты преграждали путь, точно опущенные шлаг- баумы; приходилось объезжать их. Источник превратился не в быстрый ру- чей, а в стоячее болото; и его надо было объехать. В лесной чаще веяло отрадною, подкрепляющею и освежающею душу прохладой, но не меньше подк- репляли и освежали душу кроткие, дышащие верою и любовью, речи христиа- нина, воодушевленного желанием вывести заблудшую из мрака к свету жизни. Говорят, дождевая капля дробит твердый камень, волны морские обтачи- вают и округляют оторванные обломки скал — роса божьего милосердия, ок- ропившая душу Хельги, также продолбила ее жесткую оболочку, сгладила ше- роховатости. Но сама Хельга еще не отдавала себе отчета в том, что в ней совершается: ведь и едва выглянувший из земли росток, впивая благотвор- ную влагу росы и поглощая теплые лучи солнца, тоже мало ведает о зало- женном в нем семени жизни и будущем плоде. И, как песня матери незаметно западает в душу ребенка, ловящего одни отдельные слова, не понимая их смысла, который станет ему ясным лишь с годами, так западали в душу Хельги и животворные слова христианина. Вот они выехали из леса в степь, потом опять углубились в дремучий лес и под вечер встретили разбойников. — Где ты подцепил такую красотку? — закричали они, остановили лошадь и стащили всадника и всадницу; сила была на стороне разбойников. У христианина для защиты был лишь нож, который он вырвал в борьбе у Хельги. Один из разбойников замахнулся на него топором, но молодой чело- век успел отскочить в сторону, иначе был бы убит на месте. Топор глубоко врезался в шею лошади: кровь хлынула ручьем, и животное упало. Тут Хельга словно очнулась от глубокой задумчивости и припала к издыхающей лошади. Христианин тотчас заслонил девушку собою, но один из разбойников раздробил ему голову секирой. Кровь и мозг брызнули во все стороны, и молодой священник пал мертвым. Разбойники схватили Хельгу за белые руки, но в эту минуту солнце за- катилось, и она превратилась в безобразную жабу. Бледно-зеленый рот рас- тянулся до самых ушей, руки и ноги стали тонкими и липкими, а кисти рук превратились в веерообразные лапы с перепонкой между пальцами. Разбойни- ки в ужасе выпустили ее. Чудовище постояло перед ними с минуту, затем высоко подпрыгнуло и скрылось в лесной чаще. Разбойники поняли, что это или Локе <Локе - в скандинавской мифологии бог огня, олицетворяющий со- бою коварство и хитрость> сыграл с ними злую шутку, или перед ними совершилось страшное колдовство, и в ужасе убежали прочь.

Часть 4.

Полный месяц осветил окрестность, и безобразная жаба выползла из кустов. Она остановилась перед трупом христианина и коня и долго смотрела на них полными слез глазами; из груди ее вырвалось тихое кваканье, похожее на всхлипывание ребенка. Потом она начала бросаться то к тому, то к другому, черпала своею глубокою перепончатою горстью воду и брызгала на убитых. Но мертвых не воскресишь! Она поняла это. Скоро набегут дикие звери и растерзают их тела! Нет, не бывать этому! Она выроет для них такую глубокую могилу, какую только сможет. Но у нее был только толстый обломок ветви, а перепончатые лапы плохо рыли землю. В пылу работы она разорвала перепонку; из лап полилась кровь. Тут она поняла, что ей не справиться; она опять зачерпнула воды и обмыла лицо мертвого; затем прикрыла тела свежими, зелеными листьями, на них набросала больших ветвей, сверху еще листьев, на все это навалила тяжелые камни, какие только в силах была поднять, а все отверстия между ними заткнула мхом. Она надеялась, что под таким могильным курганом тела будут в безопасности. За этою тяжелою работой прошла ночь; выглянуло солнышко, и Хельга опять превратилась в красавицу девушку, но руки ее были все в крови, а по розовым девичьим щекам в первый раз в жизни струились слезы. За минуту до превращения обе ее натуры словно слились в одну. Она задрожала всем телом и тревожно оглянулась кругом, словно только пробудясь от страшного сна, затем бросилась к стройному буку, крепко уцепи- лась за ветви, ища точку опоры, и в один миг, как кошка, вскарабкалась на вершину. Там она крепко примостилась на ветвях и сидела, как пугливая белка, весь день одна-одинешенька среди пустынного безмолвия леса. Пус- тынное безмолвие леса! Да, тут было и пустынно и безмолвно, только в воздухе кружились бабочки, не то играя, не то борясь между собою; муравьиные кучки кишели крохотными насекомыми; в воздухе плясали бесчис- ленные рои комаров, носились тучи жужжащих мух, божьих коровок, стрекоз и других крылатых созданьиц; дождевой червяк выползал из сырой почвы; кроты выбрасывали комья земли, — словом, тихо и пустынно здесь было лишь в том смысле, в каком принято говорить и понимать это. Никто из лесных обитателей не обращал на Хельгу внимания, кроме сорок, с криком летавших над вершиной дерева, где она сидела. Они даже перепрыгивали с ветки на ветку, подбираясь поближе к ней, — такие они смелые и любопытные! Но до- вольно было ей метнуть на них взгляд, и они разлетались; так им и не удалось разгадать это странное явление, да и сама Хельга не могла разга- дать себя! Перед закатом солнца предчувствие приближавшегося превращения заста- вило Хельгу слезть с дерева; последний луч погас, и она опять сидела на земле в виде съежившейся жабы с разорванною перепонкою между пальцами. Но глаза безобразного животного сияли такою красотою, какою вряд ли отличались даже глаза красавицы Хельги. В этих кротких, нежных глазах све- тились глубоко чувствующая душа и человеческое сердце; ручьями лились из них слезы, облегчая переполненную горем душу. На кургане лежал еще крест — последняя работа умершего христианина. Хельга взяла его, и ей сама собою пришла в голову мысль утвердить крест между камнями над курганом. При воспоминании о погребенном под ним слезы заструились еще сильнее, и Хельга, повинуясь какому-то внутреннему сер- дечному влечению, вздумала начертить знаки креста на земле вокруг всего кургана — вышла бы такая красивая ограда! Но едва она начертила обеими лапами первый же крест, перепонка слетела с них, как разорванная перчат- ка. Она омыла их в воде источника и удивленно посмотрела на свои белые тонкие руки, невольно сделала ими тот же знак в воздухе между собою и могилою, губы ее задрожали, и с языка слетело имя, которое она столько раз во время пути слышала от умершего: «Господи Иисусе Христе»! Мгновенно оболочка жабы слетела с Хельги, и она опять стала молодою красавицей девушкой; но голова ее устало склонилась на грудь, все тело просило отдыха — она заснула. Недолго, однако, спала она; в полночь она пробудилась: перед нею сто- яла убитая лошадь, полная жизни, вся окруженная сиянием; глаза ее метали пламя; из глубокой раны на шее тоже лился свет. Рядом с лошадью стоял и убитый христианин, «прекраснее самого Бальдура» — сказала бы жена викин- га. Он тоже был весь окружен сиянием. Кроткие глаза его смотрели испытующе-серьезно, как глаза праведного судии, проникающего взглядом в самые сокровенные уголки души. Хельга задрожала, память ее пробудилась мгновенно, словно в день последнего су- да. Все доброе, что выпало ей на долю, каждое ласковое слово, слышанное ею, — все мгновенно ожило в ее памяти, и она поняла, что в эти дни испы- таний ее, дитя живой души и мертвой тины, поддержала одна любовь. Она осознала, что повиновалась при этом лишь голосу внутреннего настроения, а сама для себя не сделала ничего. Все было ей дано, все она совершила не сама собою, а руководимая чьею-то высшею волею. Сознавая все свое ничтожество, полная стыда, смиренно преклонилась она перед тем, кто чи- тал в глубине ее сердца. В ту же минуту она почувствовала, как зажглась в ней, как бы от удара молнии, светлая, божественная искра, искра духа святого. — Дочь тины! — сказал христианин. — Из тины, из земли ты взята, из земли же ты и восстанешь! Солнечный луч, что животворит твое тело, соз- нательно стремится слиться со своим источником; но источник его не солн- це, а сам Бог! Ни одна душа в мире не погибает; но медленно течет вся жизнь земная и есть лишь единый миг вечности. Я явился к тебе из обители мертвых; некогда и ты совершишь тот же путь через глубокие долины в гор- ные светлые селения, где обитают Милость и Совершенство. Я поведу тебя теперь, но не в Хедебю для восприятия крещения, — ты должна сначала прорвать пелену, стелющуюся над глубоким болотом, и освободить живой ко- рень твоей жизни и колыбели, выполнить свое дело, прежде нежели удосто- ишься посвящения! И, посадив ее на лошадь, он протянул ей золотую кадильницу, похожую на ту, что Хельга видела раньше в замке викинга; из кадильницы струился ароматный фимиам. Рана на лбу убитого христианина сияла, точно диадема. Он взял крест, возвышавшийся над курганом, и высоко поднял его перед со- бою; они понеслись по воздуху над шумящим лесом, над курганами, под ко- торыми были погребены герои, верхом на своих добрых конях. И могучие те- ни поднялись, выехали и остановились на вершинах курганов; лунный свет играл на золотых обручах, красовавшихся на лбах героев; плащи их разве- вались по ветру. Дракон, страж сокровищ, поднял голову и смотрел воздуш- ным путникам вслед. Карлики выглядывали на них из холмов, из борозд, проведенных плугом, мелькая голубыми, красными и зелеными огоньками, — словно сотни искр перебегали по золе, оставшейся после сгоревшей бумаги. Они пролетали над лесами, степями, озерами и трясинами, направляясь к Дикому болоту. Долетев до него, они принялись реять над ним: христианин высоко поднимал крест, блестевший, точно золотой, а из уст его лились священные песнопения; Хельга вторила ему, как дитя вторит песне матери, и кадила при этом золотою кадильницей. Из кадильницы струился такой сильный, чудодейственный фимиам, что осока и тростник зацвели, а со дна болота поднялись зеленые стебли, все, что только носило в себе зародыш жизни, пустило ростки и вышло на свет Божий. На поверхности воды раски- нулся роскошный цветочный ковер из кувшинок, а на нем покоилась в глубо- ком сне молодая женщина дивной красоты. Хельга подумала, что видит в зеркале вод свое собственное отражение, но это была ее мать, супруга бо- лотного царя, египетская принцесса. Христианин повелел спящей подняться на лошадь, и та опустилась под новою тяжестью, точно свободно висящий в воздухе саван, но христианин осенил ее крестным знамением, и тень вновь окрепла. Все трое выехали на твердую почву. Пропел петух во дворе замка викинга, и видения рассеялись в воздухе, как туман от дуновения ветра. Мать и дочь очутились лицом к лицу. — Не себя ли я вижу в глубокой воде? — спросила мать. — Не мое ли это отражение в водяном зеркале? — промолвила дочь. Они приблизились друг к другу и крепко обнялись. Сердце матери заби- лось сильнее, и она поняла почему. — Мое дитя, цветок моего сердца, мой лотос из глубины вод! И она опять обняла дочь и заплакала; эти слезы были для Хельги новым крещением, возрождавшим ее к жизни и любви. — Я прилетела на болото в лебедином оперении и здесь сбросила его с себя! — начала свой рассказ мать. — Ступив на зыбкую почву, я погрузи- лась в болотную тину, которая сразу же сомкнулась над моей головой. Ско- ро я почувствовала приток свежей воды, и какая-то неведомая сила увлека- ла меня все глубже и глубже; веки мои отяжелели, и я заснула… Во сне мне грезилось, что я опять внутри египетской пирамиды, но передо мной — колеблющийся ольховый пень, который так испугал меня на поверхности бо- лота. Я рассматривала трещины на его коре, и они вдруг засветились и стали иероглифами — передо мной очутилась мумия. Наружная оболочка ее вдруг распалась, и оттуда выступил древний царь, покоившийся тысячи лет, черный как смоль, лоснящийся, как лесная улитка или жирная, черная бо- лотная грязь. Был ли передо мною сам болотный царь, или мумия — я уж пе- рестала понимать. Он обвил меня руками, и мне показалось, что я умираю. Очнулась я, почувствовав на своей груди что-то теплое: на груди у меня сидела, трепеща крылышками, птичка, щебетала и пела. Потом она взлетела с моей груди кверху, к черному, тяжелому своду, но длинная зеленая лента привязывала ее ко мне. Я поняла ее тоскливое щебетанье: «На волю, на во- лю, к отцу!» Мне вспомнился мой отец, залитая солнцем родина, вся моя жизнь, моя любовь… И я развязала узел, отпустила птичку на волю к от- цу! С той минуты я уже не видела никаких снов и спала непробудно, пока сейчас меня не вызвали со дна болота эти звуки и аромат! Где же развевалась, где была теперь зеленая лента, привязывавшая птичку к сердцу матери? Видел ее лишь аист, лентой ведь был зеленый сте- бель, узлом — яркий цветок — колыбель малютки, которая теперь преврати- лась в юную красавицу девушку и опять покоилась на груди у матери. А в то время, как они стояли обнявшись на берегу болота, над ними кружился аист. Он быстро слетал назад, в гнездо, за спрятанными там дав- ным-давно оперениями и бросил их матери с дочерью. Они сейчас же накину- ли их на себя и поднялись на воздух в виде белых лебедок. — Теперь поговорим! — сказал аист. — Теперь мы поймем друг друга, хо- тя клюв не у всех птиц скроен одинаково!.. Хорошо, что вы явились как раз сегодня ночью: днем нас бы уже не было тут. И я, и жена, и птенцы — все улетаем поутру на юг! Я ведь старый знакомый ваш с нильских берегов! И жена моя тут же, со мною; сердце у нее добрее, чем язык! Она всегда говорила, что принцесса выпутается из беды! А я и птенцы наши перенесли сюда лебединые перья!.. Ну, очень рад! Ведь это просто счастье, что я еще здесь! На заре мы улетаем всей компанией! Мы полетим вперед, только не отставайте, и вы не собьетесь с дороги! Мы с птенцами будем, впрочем, присматривать за вами. — И я принесу с собой на родину лотос! — сказала египетская принцес- са. — Он летит рядом со мною в лебедином оперении! Цветок моего сердца со мною — вот как это все разрешилось! Домой теперь, домой! Но Хельга сказала, что не может покинуть Данию, не повидавшись со своею приемною матерью, доброю женою викинга. Хельга припомнила всю ее доброту, каждое ее ласковое слово, каждую слезу, пролитую ею из-за при- емной дочери, и в эту минуту девушке казалось даже, что она любит ту мать сильнее, чем эту. — Да нам и надо слетать в замок викинга! — ответил аист. — Там ведь ждет нас жена с птенцами! Вот-то заворочают они глазами и затрещат! Жена — та, пожалуй, не много скажет! Она вообще скупа на слова, выражается кратко и вразумительно, а думает еще лучше! Сейчас я затрещу, чтобы пре- дупредить их о нашем приближении! И он затрещал, защелкал клювом. Скоро они подлетели к замку викинга. В замке все было погружено в глубокий сон. Забылась сном и жена ви- кинга, но только позднею ночью: страх и беспокойство долго не давали ей уснуть. Прошло ведь уже три дня, как Хельга исчезла вместе с пленным христианином; должно быть, это она помогла ему бежать: в конюшне недос- тавало именно ее лошади. Но как могло все это случиться? И жене викинга невольно припомнились рассказы о чудесах, которые творил сам белый Хрис- тос и веровавшие в него. Все эти мысли, бродившие в ее голове наяву, об- леклись во сне в живые образы, и вот ей пригрезилось, что она по-прежне- му сидит на постели, погруженная в думы о Хельге; все кругом тонет в сплошном мраке, надвигается буря. С обеих сторон — и со стороны Северно- го моря и со стороны Каттегата — слышится грозный шум прибоя. Чудовищная змея, обвивающая в глубине морской кольцом всю землю, бьется в судоро- гах. Приближается страшная ночь — Рагнарок, как древние называли послед- нюю ночь, когда рухнет мир и погибнут самые боги. Вот слышится громкий звук рога и по радуге выезжают верхом на конях боги, закованные в свет- лые доспехи, выезжают на последнюю битву! Перед ними летят крылатые валькирии, а замыкается поезд рядами умерших героев. Небо залито север- ным сиянием, но мрак победит. Приближается ужасный час. А рядом с испуганной женой викинга сидит на полу Хельга в образе жа- бы, дрожит от страха и жмется к ней. Она берет жабу на колени и с лю- бовью прижимает к себе, хоть она и безобразна. Вот воздух задрожал от ударов мечей и палиц, засвистели стрелы — словно град посыпался с неба. Настал тот час, когда земля и небо должны были рухнуть, звезды упасть с неба, и все погибнуть в пламени Суртура <Суртур - в скандинавской мифо- логии владыка тьмы>. Но жена викинга знала, что после того возникнут новое небо и новая земля, и хлебная нива заволнуется там, где прежде катило свои волны по желтому песчаному дну сердитое море. Она знала, что воцарится новый не- ведомый бог, и к нему вознесется кроткий, светлый Бальдур, освобожденный из царства теней. И вдруг она видит его перед собою! Она узнала его с первого взгляда — это был пленный христианин. — Белый Христос! — воскликнула она и, произнося это имя, поцеловала в лоб свое безобразное дитя-жабу. В ту же минуту оболочка с жабы спала, и перед ней очутилась Хельга, прекрасная, как всегда, но такая кроткая и с таким сияющим любовью взглядом! Хельга поцеловала руки жены викинга, как бы благодаря ее за все заботы и любовь, которыми она окружала свою при- емную дочь в тяжелое время испытания, за все добрые мысли и чувства, ко- торые она пробудила в ее душе, и за произнесенное ею сейчас имя белого Христа. Хельга повторила это имя и вдруг поднялась на воздух в виде ле- бедя: белые крылья распустились и зашумели, словно взлетала на воздух целая стая птиц. Тут жена викинга проснулась. На дворе в самом деле слышалось хлопанье крыльев. Она знала, что настала пора обычного отлета аистов, и догада- лась, что это они шумели крыльями. Ей захотелось еще раз взглянуть на них и попрощаться с ними. Она встала, подошла к отверстию, заменяющему окно, распахнула ставню и выглянула во двор. На крыше пристройки сидели рядышком сотни аистов, а над двором, над высокими деревьями, летали ста- ями другие; прямо же против окна, на краю колодца, где так часто сижива- ла, пугая свою приемную мать, красавица Хельга, сидели две лебедки, уст- ремив свои умные глаза на жену викинга. Она вспомнила свой сон, который произвел на нее такое глубокое впечатление, что почти казался ей действительностью, вспомнила Хельгу в образе лебедя, вспомнила христиа- нина, и сердце ее вдруг радостно забилось. Лебедки захлопали крыльями и изогнули шеи, точно кланялись ей, а она, как бы в ответ на это, протянула к ним руки и задумчиво улыбнулась им сквозь слезы. Аисты, шумя крыльями и щелкая клювами, взвились в воздух, готовясь направить свой полет к югу. — Мы не станем ждать этих лебедок! — сказала аистиха. — Коли хотят лететь с нами, пусть не мешкают! Не оставаться же нам тут, пока не собе- рутся лететь кулики! А ведь лететь так, как мы, семьями, куда пристой- нее, чем так, как летят зяблики или туруханы: у тех мужья летят сами по себе, а жены сами по себе! Просто неприлично! А у лебедей-то, у лебе- дей-то что за полет?! — Всяк летит по-своему! — ответил аист. — Лебеди летят косою линией, журавли — треугольником, а кулики — змеею! — Пожалуйста, не напоминай мне теперь о змеях! — заметила аистиха. — У птенцов может пробудиться аппетит, а чем их тут накормишь?

Часть 5.

— Так вот они, высокие горы, о которых я слышала! — сказала Хельга, летевшая в образе лебедки. — Нет, это плывут под нами грозовые тучи! — возразила мать. — А что это за белые облака в вышине? — спросила дочь. — Это вечно снежные вершины гор! — ответила мать, и они, перелетев Альпы, продолжали путь по направлению к Средиземному морю.

— Африка! Египет! — ликовала дочь нильских берегов, завидев с высоты желтую волнистую береговую полосу своей родины. Завидели берег и аисты и ускорили полет. — Вот уж запахло нильскою тиной и влажными лягушками! — сказала аис- тиха птенцам. — Ох, даже защекотало внутри! Да, вот теперь сами попробу- ете, каковы они на вкус, увидите марабу, ибисов и журавлей. Они все на- шего же рода, только далеко не такие красивые. А важничают! Особенно ибисы — их избаловали египтяне; они делают из ибисов мумии, набивая их душистыми травами. А по мне, лучше быть набитой живыми лягушками! Вот вы узнаете, как это приятно! Лучше при жизни быть сытым, чем после смерти попасть в музей! Таково мое мнение, а оно самое верное! — Вот и аисты прилетели! — сказали обитатели дворца на нильском бере- гу. В открытом покое на мягком ложе, покрытом шкурой леопарда, лежал сам царственный владыка, по-прежнему ни живой, ни мертвый, ожидая целебного лотоса из глубокого северного болота. Родственники и слуги окружали ло- же. И вдруг в покой влетели две прекрасные лебедки, прилетевшие вместе с аистами. Они сбросили с себя оперения, и все присутствовавшие увидали двух красавиц, похожих друг на друга, как две капли воды. Они приблизи- лись к бледному, увядшему старцу и откинули назад свои длинные волосы. Хельга склонилась к деду, и в ту же минуту щеки его окрасились румянцем, глаза заблистали, жизнь вернулась в окоченевшее тело. Старец встал помо- лодевшим, здоровым, бодрым! Дочь и внучка взяли его за руки, точно для утреннего приветствия после длинного тяжелого сна. Что за радость воцарилась во дворце! В гнезде аистов тоже радовались — главным образом, впрочем, хорошему корму и обилию лягушек. Ученые впо- пыхах записывали историю обеих принцесс и целебного цветка, принесшего с собою счастье и радость всей стране и всему царствующему дому, аисты же рассказывали ее своим птенцам, но, конечно, по-своему, и не прежде, чем все наелись досыта, — не то у них нашлось бы иное занятие! — Теперь и тебе перепадет кое-что! — шепнула аистиха мужу. — Уж не без того! — А что мне нужно? — сказал аист. — И что я такое сделал? Ничего! — Ты сделал побольше других! Без тебя и наших птенцов принцессам во- век не видать бы Египта и не исцелить старика. Конечно, тебе перепадет за это! Тебя, наверно, удостоят степени доктора, и наши следующие птенцы уже родятся в этом звании, их птенцы — тоже и так далее! По мне, ты и теперь ни дать ни взять — египетский доктор! А ученые и мудрецы продолжали развивать основную мысль, проходившую, как они говорили, красною нитью через все событие, и толковали ее на разные лады. «Любовь — родоначальница жизни» — это была основная мысль, а истолковывали ее так: «Египетская принцесса, как солнечный луч, про- никла во владения болотного царя, и от их встречи произошел цветок…» — Я не сумею как следует передать их речей! — сказал подслушивавший эти разговоры аист, когда ему пришлось пересказать их в гнезде. — Они говорили так длинно и так мудрено, что их сейчас же наградили чинами и подарками; даже лейб-повар получил орден — должно быть, за суп! — А ты что получил? — спросила аистиха. — Не следовало бы им забывать самое главное лицо, а самое главное лицо — это ты! Ученые-то только язы- ком трепали! Но дойдет еще очередь и до тебя! Позднею ночью, когда весь дворец, все его счастливые обитатели спали сладким сном, не спала во всем доме лишь одна живая душа. Это был не аист — он хоть и стоял возле гнезда на одной ноге, но спал на страже, — не спала Хельга. Она вышла на террасу и смотрела на чистое, ясное небо, усеянное большими блестящими звездами, казавшимися ей куда больше и ярче тех, что она привыкла видеть на севере. Но это были те же самые звезды! И Хельге вспомнились кроткие глаза жены викинга и слезы, пролитые ею над своею дочкой-жабой, которая теперь любовалась великолепным звездным не- бом на берегу Нила, вдыхая чудный весенний воздух. Она думала о том, как умела любить эта язычница, какими нежными заботами окружала она жалкое создание, скрывавшее в себе под человеческою оболочкой звериную натуру, а в звериной — внушавшее такое отвращение, что противно было на него и взглянуть, не то что дотронуться! Хельга смотрела на сияющие звезды и вспомнила блеск, исходивший от чела убитого христианина, когда они лете- ли вместе над лесом и болотом. В ушах ее снова раздавались те звуки и слова, которые она слышала от него тогда, когда сидела позади него на лошади: он говорил ей о великом источнике любви, высшей любви, обнимаю- щей все поколения людские!.. Когда-то страусы славились красотой; крылья их были велики и сильны. Однажды вечером другие могучие лесные птицы сказали страусу: «Брат, завтра, бог даст, полетим к реке напиться!» И страус ответил: «Захочу и полечу!» На заре птицы полетели. Все выше и выше взвивались они, все ближе и ближе к солнцу, Божьему оку. Страус летел один, впереди всех, горделиво, стремясь к самому источнику света и полагаясь лишь на свои силы, а не на подателя их; он говорил не «Бог даст», а «захочу», и вот ангел возмездия сдернул с раскаленного солнечного диска тонкую пелену — в ту же минуту крылья страуса опалило, как огнем, и он, бессильный, уничтоженный, упал на землю. Никогда больше он и весь его род не могли подняться с земли! Испугавшись чего-нибудь, они мечутся как угорелые, описывая все один и тот же узкий круг, и служат нам, людям, живым напо- минанием и предостережением. Хельга задумчиво опустила голову, посмотрела на страусов, мечущихся не то от ужаса, не то от глупой радости при виде своей собственной тени на белой, освещенной луной, стене, и душою ее овладело серьезное настро- ение. Да, ей выпала на долю богатая счастьем жизнь, что же ждет ее впе- реди? Еще высшее счастье — «даст Бог!»

Часть 6.

Ранней весною, перед отлетом аистов на север, Хельга взяла к себе золотое кольцо, начертила на нем свое имя и подозвала к себе своего знако- мого аиста. Когда тот приблизился, Хельга надела ему кольцо на шею, про- ся отнести его жене викинга, — кольцо скажет ей, что приемная дочь ее жива, счастлива и помнит о ней. «Тяжеленько это будет нести! — подумал аист. — Но золото и честь не выбросишь на дорогу! „Аист приносит счастье“, — скажут там на севере!..» — Ты несешь золото, а не яйца! — сказала аистиха. — Но ты-то прине- сешь его только раз, а я несу яйца каждый год! Благодарности же не дож- дется ни один из нас! Вот что обидно! — Довольно и собственного сознания, женушка! — сказал аист. — Ну, его не повесишь себе на шею! — ответила аистиха. — Оно тебе ни корму, ни попутного ветра не даст! И они улетели. Маленький соловей, распевавший в тамариндовой роще, тоже собирался улететь на север; в былые времена Хельга часто слышала его возле Дикого болота. И она дала поручение и соловью: с тех пор, как она полетала в лебедином оперении, она могла объясняться на птичьем языке и часто раз- говаривала и с аистами и с ласточками, которые понимали ее. Соловей тоже понял ее: она просила его поселиться на Ютландском полуострове в буковом лесу, где возвышался курган из древесных ветвей и камней, и уговорить других певчих птичек ухаживать за могилой и, не умолкая, петь над нею свои песни. Соловей полетел стрелой, полетело стрелой и время!

Часть 7.

Осенью орел, сидевший на вершине пирамиды, увидел приближавшийся богатый караван; двигались нагруженные сокровищами верблюды, гарцевали на горячих арабских конях разодетые и вооруженные всадники. Серебристо-бе- лые кони с красными раздувающимися ноздрями и густыми гривами, ниспадав- шими до тонких стройных ног, горячились и фыркали. Знатные гости, в чис- ле которых был и один аравийский принц, молодой и прекрасный, каким и подобает быть принцу, въехали во двор могучего владыки, хозяина аистов, гнездо которых стояло теперь пустым. Аисты находились еще на севере, но скоро должны были вернуться. Они вернулись в тот самый день, когда во дворце царила шумная ра- дость, кипело веселье — праздновали свадьбу. Невестой была разодетая в шелк, сиявшая драгоценными украшениями Хельга; женихом — молодой ара- вийский принц. Они сидели рядом за свадебным столом, между матерью и де- дом. Но Хельга не смотрела на смуглое мужественное лицо жениха, обрамлен- ное черною курчавою бородой, не смотрела и в его огненные черные глаза, не отрывавшиеся от ее лица. Она устремила взор на усеянный светлыми звездами небесный свод. Вдруг в воздухе послышались шум и хлопанье крыльев — вернулись аисты. Старые знакомые Хельги были тут же, и как ни устали они оба с пути, как ни нуждались в отдыхе, сейчас же спустились на перила террасы, зная, что за праздник идет во дворце. Знали они также — эта весть долетела до них, едва они приблизились к границам страны, — что Хельга велела нарисовать их изображение на стене дворца: аисты были ведь тесно связаны с историей ее собственной жизни. — Очень мило! — сказал аист. — Очень и очень мило! — объявила аистиха. — Меньшего уж нельзя было и ожидать! Увидав аистов, Хельга встала и вышла к ним на террасу погладить их по спине. Старый аист наклонил голову, а молодые смотрели из гнезда и чувствовали себя польщенными. Хельга опять подняла взор к небу и засмотрелась на блестящие звезды, сверкавшие все ярче и ярче. Вдруг она увидела, что между ними и ею вита- ет прозрачный, светлый, светлее самого воздуха образ. Вот он приблизился к Хельге, и она узнала убитого христианина. И он явился к ней в этот торжественный день, явился из небесных чертогов! — Небесный блеск и красота превосходят все, что может представить се- бе смертный! — сказал он. И Хельга стала просит его так кротко, так неотступно, как никогда еще никого и ни о чем не просила, взять ее туда, в небесную обитель, хоть на одну минуту, позволить ей бросить хоть один-единственный взгляд на не- бесное великолепие! И он вознесся с нею в обитель блеска, света и гармонии. Дивные звуки и мысли не только звучали и светились вокруг Хельги в воздухе, но и внутри ее, в глубине ее души. Словами не передать, не рассказать того, что она чувствовала! — Пора вернуться! Тебя ищут! — сказал он. — Еще минутку! — молила она. — Еще один миг! — Пора вернуться! Все гости уже разошлись! — Еще одно мгновение! Последнее… И вот Хельга опять очутилась на террасе, но… все огни и в саду и в дворцовых покоях были уже потушены, аистов не было, гостей и жениха — тоже; все словно ветер развеял за эти три кратких мгновения. Хельгу охватил страх, и она прошла через огромную, пустынную залу в следующую. Там спали чужеземные воины! Она отворила боковую дверь, кото- рая вела в ее собственный покой, и вдруг очутилась в саду, — все стало тут по-другому! Край неба алел, занималась заря. В три минуты, проведенные ею на небе, протекла целая земная ночь! Тут Хельга увидела аистов, подозвала их к себе, заговорила с ними на их языке, и аист, подняв голову, прислушался и приблизился к ней. — Ты говоришь по-нашему! — сказал он. — Что тебе надо? Откуда ты, незнакомка? — Да ведь это же я, Хельга! Ты не узнаешь меня? Три минуты тому назад я разговаривала с тобой тут, на террасе! — Ты ошибаешься! — ответил аист. — Ты, верно, видела все это во сне! — Нет, нет! — сказала она и стала напоминать ему о замке викинга, о Диком болоте, о полете сюда… Аист заморгал глазами и сказал: — А, это старинная история! Я слышал ее еще от моей пра-пра-прабабуш- ки! Тут, в Египте, правда, была такая принцесса из Дании, но она исчезла в самый день своей свадьбы много-много лет тому назад! Ты сама можешь прочесть об этом на памятнике, что стоит в саду! Там высечены лебедки и аисты, а на вершине памятника стоишь ты сама, изваянная из белого мрамо- ра! Так оно и было. Хельга увидела памятник, поняла все и пала на колени. Взошло солнце, и как прежде с появлением его спадала с Хельги безоб- разная оболочка жабы и из нее выходила молодая красавица, так теперь из бренной телесной оболочки, очищенной крещением света, вознесся к небу прекрасный образ, чище, прозрачнее воздуха; солнечный луч вернулся к от- цу! А тело распалось в прах; на том месте, где стояла коленопреклоненная Хельга, лежал теперь увядший лотос. — Новый конец истории! — сказал аист. — И совсем неожиданный! Но ни- чего, мне он нравится! — А что-то скажут о нем детки? — заметила аистиха. — Да, это, конечно, важнее всего! — сказал аист.

Представление сказки на портале "Волшебный мир сказок"

ДОЧЬ БОЛОТНОГО ЦАРЯ. Елена Воробьева

Источник: Елена Воробьева. Мосты через вечность. ИД «Озарение», 2008. ISBN 978-5-9917-0013-9 Обзор литературы для школьников и абитуриентов

Представление сказки на сайте автора

Аисты

В туманах северной страны, в селеньях викингов суровых
С приходом радостной весны ждут аистов прилета скоро.
Из жарких стран летят они, чтоб на родных просторах неба
Увидеть дальние огни звезд севера в туманной неге.
Вернувшись, станут обживать на зиму брошенные гнезда,
Чтоб научить птенцов летать и вырастить их до морозов.
Из аистиных пар одна давно уже жила на крыше
Среди богатого двора, на башне замка, что всех выше.
И викингов древнейший род здесь властвовал давно — веками,
И подчинялся им народ и вся земля под их ногами.
Последний викинг по неделям с дружиной уходил в поход,
Преуспевая в ратном деле, и богател из года в год.
Он был силен, жесток и молод, но нравом яростен и дик -
Как будто в сердце его холод туманом ледяным проник.
Но по традиции извечной по достиженье зрелых лет,
Покончив с юностью беспечной, женился, брачный дав обет.
Его невеста молодая была беспечна и нежна,
Добра, застенчива. Другая ему была жена нужна.
Но делать нечего, супругу наш викинг все-таки любил,
И свою нежную подругу он баловал, по мере сил.
Он привозил ей из походов наряды, кольца, жемчуга,
Сокровища других народов и золотые кружева.
Жена его благодарила, но драгоценные дары
Она почти что не носила, в светелку спрятав до поры.
А викинг, занятый пирами, давно уже не замечал,
Как над точеными бровями лежит морщинок тень-печаль.
Она не знала, в чем причина, но только нет у них детей.
И стала грызть ее кручина — и с каждым годом все сильней.
Она встречала, провожала всех аистов уж много лет,
И снова, снова ожидала узнать в беде своей совет.
Но снова верила, что вскоре дитя ей аист принесет,
И позабудет она горе, и счастье в дом ее придет.

Египетская принцесса

Вдали от датских холодов за лесом и бескрайним морем
Лежит страна сухих ветров, горячих вьюг в песчаном поле.
А на закате иль заре кроваво-алые зарницы
Осветят, словно в алтаре, вершину царственной гробницы.
И разольются огневые ручьи по склонам пирамид,
И вниз бегут словно живые — в их всполохах песок горит!
Могучий Нил змеею вьется среди песчаных берегов -
Египта сердце в водах бьется, свет жизни — волею богов!
Нил протекает, как граница — на берегу его одном
Прекрасный мир, живые лица, и город мертвых на другом.
Среди гробниц царей почивших фигуры сторожей стоят,
Встречая всех, сюда прибывших, от них не отрывая взгляд.
Там храмы в честь богов древнейших сияют белизной колонн -
А власть жрецов наимудрейших сердца людей берет в полон.
А в городе живых искрится листва под солнцем золотым,
И чистая вода струится в фонтанах серебром живым.
А как же величав, прекрасен дворец египетских царей!
Он как звезда — сияет ясно среди цветущих миндалей.
Роскошны царские палаты — здесь мрамор редкостных пород,
Везде вокруг сверкают латы и собирается народ.
Колонны белоснежным всплеском стремятся ввысь, под облака,
И ослепительнейшим блеском бежит орнаментов река.
Но те, кто собрались в покоях, стоят печальны и грустны -
Вкруг ложа царского. И трое жрецов к царю приглашены.
Уже давно недуг тяжелый царя терзает и томит.
Но ни жрецы, ни лекарь новый не знают, где болезнь горит.
Он умирает потихоньку, и замирает кровь его,
И слышит он совсем легонько удары сердца своего.
Здесь две принцессы молодые сидят тихонько у крыльца -
Пугают их глаза живые, что смотрят с мертвого лица…
А третья, младшая принцесса, за руку держится его,
Лицом уткнувшись в занавески, вокруг не видя ничего.
Она от горя похудела, вставала лишь воды испить,
И по ночам за ним глядела, чтоб смерть к отцу не подпустить.
И вот жрецы, посовещавшись, сказали мудрый свой совет -
«Принцесса пусть, не побоявшись, приедет в храм богов чуть свет.
У предков царствующих ныне богов узнаем волю мы -
В час предрассветный над пустыней их души вызовем из тьмы!»
И поклонившись, удалились, шаги их стихли вдалеке.
Принцессы страшно удивились — «Кому идти гадать к реке?»
Но младшая сказала сестрам: «Готова я идти туда,
У мертвых душ или по звездам ответ найду — пойду одна!»
Они перечить ей не стали, ведь в череде прошедших дней
Они жалеть отца не устали — И ждали смерти поскорей.
Принцесса младшая умылась, и взяв богатые дары,
В шелка и пурпур нарядилась, велев за ней зажечь костры.
И после полночи принцесса спустилась к берегу одна,
Ладья прорвала тьмы завесу — взошла печальная луна.
На берег мертвых вышла смело, не дрогнув, встретив Сфинкса взгляд,
И точно к времени успела, ни разу не взглянув назад.
У входа в храм ее встречали и провели под мрачный свод,
Туда, где умерших венчали со смертью в вечный хоровод…
Под жертвенником вдруг внезапно взметнулось пламя вихрем ввысь,
В огне так ясно и понятно слова глухие раздались:
«Та, что пришла с полночным ветром, иди сюда, я расскажу,
С каким домой придешь ответом — иди же ближе, я ведь жду!»
И подойдя к огню вплотную, пав на колени перед ним,
Принцесса слушала, тоскуя, как возвратить отца к живым:
«Лишь та любовь, что миром правит, живым огнем в сердцах горя -
Лишь та любовь одна заставит вернуться в мир живых царя!
Прекрасным лотосом цветущим из дальних северных глубин
И светом нежным всемогущим она придет с диких равнин.
Там, за песками и за морем, в датских северных лесах
Болотный край бескрайним полем раскинут в диких чудесах.
Там лотос расцветет целебный и упадет тебе на грудь -
Тогда услышишь гимн хвалебный и сможешь в счастье отдохнуть…»
Тут голос смолк, и пламя стихло, с колен принцесса поднялась -
Верховного жреца с улыбкой спросила, чуть оборотясь:
«Но как я доберусь на север, как отыщу болотный край?
Скажи мне, лишь тебе я верю — ответ древнейших разгадай!»
И жрец сказал ей: «Не печалься! Я дам тебе и двум другим
Лебедок крылья. Собирайся! Лети на звездные огни!»
Две старшие принцессы все же не очень рвались за сестрой,
Отец был ей всего дороже, а им — лишь собственный покой.
Но как они бы не хотели, да передумали потом -
И вместе с нею полетели, втроем покинув отчий дом.

Болотный царь

В диких северных просторах, среди лесов бескрайней мглой
Болота стелятся… И шорох здесь каждый слышен, как живой.
Здесь каждый всплеск — как вздох украдкой, и каждый шелест, словно крик,
И как на покрывале гладком узор из лотоса возник.
Там, в глубине, в тумане тусклом Болотный царь века живет,
И свет даже полоской узкой пробить не сможет темный лед.
И вот однажды в небе синем три лебедя возникли вдруг,
Спустились вниз на пень осины, болото облетев вокруг.
И сбросив птичии наряды, всмотрелись в глубину воды -
Прекрасны, словно три наяды, длинноволосы, молоды.
А младшей тут же показался там, под водой большой цветок,
И он еще не распускался — в нем сомкнут каждый лепесток.
За лотосом нырнув в болото, она услышала тогда:
«Так не видать тебе полета — ты не вернешься никогда!»
Вдруг лебедями обернувшись, порвали в дым ее наряд -
И на нее не оглянувшись, они отправились назад…
А младшая осталась плакать, в тоске звала своих сестер,
И слезы продолжали капать… Но как Болотный царь хитер!
Он пнем прикинулся корявым, и чтоб принцессу не пугать,
Прикрылся до поры бурьяном, решив ее не отпускать.
Он, одурманив сонным зельем, увлек ее с собой во тьму,
И там жила она, не смея проснуться, веря лишь ему…
А царь Болотный сны-дурманы вокруг принцессы рассадил,
И темным облаком туманным к болотам путь загородил.
там, в болотной дымке вечной она живет во сне теперь -
И звезды на дороге млечной не разглядят ее постель.
Она укрыта в серой тине прекрасным лотоса цветком,
И в чашечке, как на перине, принцесса спит, забывшись сном.

В Египте

Принцессы старшие, вернувшись, всем объявили, что сестра
Погибла, лишь на миг очнувшись, и в мир Осириса сошла…
Они летели над равниной, когда, пронзенная стрелой,
Она упала… Синий-синий туман стелился над водой.
В тени, под деревом ольховым, Она нашла себе приют.
И каждый день с рассветом новым ей песни соловьи поют.
Им все поверили… Но сестры страшились глянуть на отца -
И раскаленным жалом острым жег взгляд верховного жреца.
По молчаливому прошенью царя о дочери меньшой
Верховный жрец в полночном бденье узнал о ней ответ такой:
«Принцесса младшая проснется, но не один минует год -
Она на родину вернется, целебный лотос принесет!»
Никто не знал, что это значит, но увидали, наклонясь,
Как царь беззвучно горько плачет, в душе о дочери молясь.
Верховный жрец, не доверяя принцессам старшим жизнь отца,
Остался с ним, покой не зная, под сенью царского дворца.
Но из людей никто не ведал — еще один свидетель есть,
Он всю историю разведал, спасти принцессу счел за честь.
Он видел, как принцессы злые покинули сестру свою,
И понял мысли их лихие — смерть принести отцу-царю.
Он облетел болото кругом и видел, где принцесса спит,
И как над ней сонным недугом тумана пелена висит.
То аист, черно-белый странник, что летом в Дании живет,
Зимой же севера посланник весну в Египте жарком ждет.
Египте он гнездо построил на крыше царского дворца,
И видел весь клубок историй с балкона главного крыльца.
Он лебединые одежды у двух сестер унес к себе,
Лелея твердую надежду помочь принцессиной судьбе.
Он с помощью птенцов подросших нести их в Данию решил,
Преград предвидя много сложных, скорее вылететь спешил.
И стая аистов, собравшись, покинув Нила берега,
Ввысь неба затемно поднявшись, на север двинулась тогда.

Хельга

Звезды севера над миром горят в туманной пелене,
Леса волной зелено-синей шумят в родимой стороне.
Но средь лесов живут в дурмане и словно манят вглубь кого-то,
Запутав в сумрачном тумане, хмельные дикие болота…
Их Царь жесток и дик — бездушен, не зная жалости, любви,
Живет… И свет ему не нужен — одни болотные огни.
Болотный царь затянет в тину любого, кто придет сюда,
А дальше — дно болот, трясина — и свет померкнет навсегда…
И души тех, кто здесь остался, погребены в тумане мглы -
В огни болота превратятся, вплетаясь в ожерелье тьмы.
Однажды утром аист белый, кружась над гладью черных вод,
Услышав детский плач несмелый, спустился вниз и сбавил ход…
Как колыбелька, лотос нежный качался в сердце злых болот,
А в лепестках лилово-снежных малютка плачет и зовет!
Когда туманная завеса рассеялась от взмахов крыл,
Увидел аист — то принцесса…И в изумлении застыл.
Но поразмыслив, он подумал, что прилетел сюда не зря -
Малютка — дочь ее, свет лунный…И дочь Болотного царя!
И ручку свив для колыбели из стебля лотоса и трав,
Отнес малютку он на берег, ничуть при этом не устав.
Он вновь задумался и вспомнил, что викинга жена давно
Мечтает, чтобы он исполнил ее желание одно.
Что много лет подряд с надеждой она его прилета ждет,
Но нет детей у ней, как прежде, она давно в тоске живет.
И проводив болота взглядом, он полетел к себе домой,
И положил малютку рядом со спящей викинга женой.
лаза открыв от шума крыльев, она в восторге замерла,
И руки опустив бессильно «Спасибо» — прошептать смогла…
Но тут же спрыгнула с постели и побежала слуг скликать,
Чтоб приготовить пир успели — рожденье дочери справлять!
Омыта утреннею негой нежнейших лотоса цветов,
Она дает ей имя — Хельга, как аромат лесных ветров.
Немного радость омрачало лишь то, что маленькая дочь
От материнских ласк кричала, царапалась… Спустилась ночь…
Когда заката луч последний исчез за темной пеленой,
Сидела жаба на постели пред стихшей викинга женой!
Она не верила виденью — искала Хельгу и звала,
Не зная, по чьему веленью исчезнуть девочка могла.
Но успокоившись немного, на жабу посмотрела вновь,
И вдруг, с неясною тревогой в глазах увидела…любовь!
Как безобразна была жаба, но так печальна и кротка!
Сама попасть внутрь не смогла бы она, ведь в двери три замка…
И женщина, ее жалея, ласкала жабу, как дитя -
Вдруг луч рассвета, пламенея, на жабу пал, сквозь тьму летя…
Малютка Хельга, как принцесса — в объятьях матери своей
Кусалась, словно зверь из леса, хотела вырваться скорей!
И женщина, вздохнув печально, взглянула снова на нее,
Но кроме злобы изначальной не увидала ничего.
«Как видно, это духи злые околдовали дочь мою -
Пусть ждут ее ветра больные, и все же я ее люблю!»
Она подумала, что викинг не должен знать ее беды -
Лишь только днем он дочь увидит, как лотос в капельках воды.
Ведь по традиции суровой дитя, рожденное больным,
С обрыва нужно бросить в море, чтоб род не сделался худым.
Она не даст ее на гибель, ведь может быть, потом она
Сумеет снять заклятье. В мире есть духи светлые добра!
И с той поры она скрывала ночами Хельгу от людей,
Но как помочь — пока не знала, а дочь любила все сильней.
И вот из дальнего похода домой вернулся викинг вновь,
Увидел в дочке дикость рода, и в нем развеселилась кровь!
Он закатил пир небывалый, что продолжался много дней -
На драгоценных покрывалах несметная толпа людей!
На месте главном и почетном сам викинг со своей женой
Сидел средь роскоши несчетной — вино и мед лились рекой.
И скальды прославляли рьяно супругу викинга и дочь -
И весь народ хмельной и пьяный им вторил. Наступила ночь…
И снова жаба грустно, нежно на мать несчастную глядит
С любовью и тоской безбрежной — с ней рядом на постели спит.

Юность

Как быстро годы пролетели — шестнадцать весен пронеслось,
Журчанье стихло, смолкли трели…Взметнулось облако волос…
На диком жеребце галопом, вцепившись в гриву, без седла
Несется прямо к горизонту красавица, как ночь-луна.
Глаза, как ночь и звезды юга, а косы — ворона крыло,
Изогнуты капризно губы — азарт пьянит как хмель-вино.
Да, Хельга расцвела, как лотос, и распустилась, как цветок.
Прекрасный лик и нежный голос — нрав необуздан и жесток!
Она не знает состраданья, не знает жалости, любви -
И материнские стенанья затихнут в сумрачной дали…
Она так любит забавляться, чтоб слышать материнский плач -
В стремнине дикой искупаться, иль без седла носиться вскачь.
А то еще на край колодца присесть, качаясь на весу -
На мать взглянув через оконце, вдруг спрыгнуть прямо в глубину!
В забавах диких, безрассудных, соперников у Хельги нет -
В опасных играх и бездумных она живет уж много лет.
И лишь к закату понемногу стихает буйный ее нрав,
Как будто тихую тревогу приносит запах сонных трав.
А ночью на луну, вздыхая, она глядит через окно,
Но в жабьем теле жизнь другая — ей больше чувствовать дано.
И забираясь на колени к несчастной матери своей,
В немом отчаянном волненье прощенья просит за боль дней.
И женщина опять с любовью ее прижмет к груди своей,
Где сердце, обливаясь кровью, все бьется в пламени свечей.
И только викинг был доволен бесстрашной дочерью своей -
За честь наследную спокоен, он всем рассказывал о ней.
Бывало, Хельга на обрыве отца завидя издали,
Бросалась вниз, и как ундина, плыла наперез ладьи.
Такие шутки всех пугали, но викинг баловал ее -
И принимал всерьез едва ли рассказы, жалобы, нытье.
И лишь однажды удивился, услышав гневной дочки речь,
Но и тогда не возмутился и не подумал зло пресечь.
Отцу сказала Хельга злобно: «Приди сегодня за тобой
Твой враг — я буду пню подобна, не встану пред твоей судьбой!
Да, я ослепну и оглохну, не помогу тебе в беде -
Еще звучит набатом громким пощечина, что дал ты мне!»
Но Хельге викинг не поверил, но подивился, как она
Была прекрасна в своем гневе — как величава и горда!
И только мать ее печально смотрела из окна на них,
С глубокой болью, но молчала — и скрылась в комнатах пустых.
Она чертить пыталась руны над бедной дочерью своей,
И тексты заклинаний трудных читала в темноте ночей.
Но все напрасно — неподвластна осталась Хельга свету чар.
И днем, когда была прекрасна, в крови как яд, горел пожар!
Лишь ночью безобразной жабой вдруг обретала свет души -
И мать тогда была так рада ласкать ее в ночной тиши.
Но невозможно снять заклятье — ведь Хельга родилась на свет
С тяжелым тягостным проклятьем, что будет с ней на много лет.
И мать — прекрасная принцесса спит до сих пор в болотной мгле,
И сон ее дурман-завеса хранит в туманной тишине.
Отец же — дикий Царь болотный, был тиной порожден на свет,
И лишь один инстинкт животный ведет его в потомках лет.
И два родительских начала в их дочери переплелись -
Свет тьмой разбавлен изначально, и их нельзя разъединить!

Рассвет

Однажды из походов дальних был пленник привезен в их дом,
Он был прекрасен и печален — не видел ничего кругом.
Как викинг объяснил домашним, он был миссионер Христа,
Но дрался храбро и бесстрашно, храня на теле знак креста!
И викинг впечатлен нимало был храбростью его лихой,
Но его вера — не по нраву — он станет жертвой роковой…
Решился викинг, что исполнит он древний тайный ритуал -
Потомки пусть его запомнят, чтоб род могучим, сильным стал!
Но викинга жена пыталась его немного остудить,
И жертва бы живой осталась — тут Хельга стала говорить:
«Отец, отец — мне любо это — хочу сама своим ножом
Я горло взрезать в лучах света и кровь его испить потом!
Хочу богам нашим суровым его я в жертву принести -
И пусть тогда Бог этот новый его попробует спасти!»
И викинг, восхищенный страстью, с которой говорила дочь,
Решил кровавое причастье свершить, едва минует ночь.
Едва же ночь на замок пала, как викинга жена в слезах
И горе жабу осыпала упреками с тоской в глазах:
«Когда-нибудь и ты узнаешь, что значит горе и беда -
Пусть ты сейчас не понимаешь, но это ведь не навсегда!
Придет и твой час покаянья, тогда увидишь зло и тьму,
И как огромно расстоянье, что ты пройдешь, скорбя, во мглу!
Меня уже не будет рядом, не сбережет моя любовь
Ту, что своим горящим взглядом повсюду хочет видеть кровь!»
И зарыдав от страшной боли, ушла, чтоб лечь в свою постель -
А жаба, замерла от горя, глядя на лунный свет и тень…
Когда же в замке все утихло, взяла горящую свечу,
И нож, который Хельга лихо крепила к левому плечу.
И отомкнув замок у двери, спустилась по ступенькам вниз,
И петли смазала, проверив, чтоб не поднялся скрежет, визг.
В подвале темном и холодном томился пленник молодой,
И он, хотя и был голодным, не тронул чугунок с едой.
Он время проводил в молитвах, прося простить ему грехи,
И ждал рассветный час он тихо, чтоб смерть принять от злой руки.
Когда же дверь приотворилась, то он не понял ничего -
В проеме жаба появилась, прося за ней идти его.
А жаба двинулась к конюшне и оседлала жеребца,
Красавца, он был самым лучшим — подарок Хельге от отца.
Затем она сняла веревки, что рассекла своим ножом,
Одним движеньем она ловко взлетела с пленником в седло.
Через поля, через долины они неслись всю ночь, пока
Не заалели сна вершины — зарозовели облака.
И первый луч рассвета жаркий, упав на жабу, в тот же миг,
Ее преобразил… Как ярко горел зарей девичий лик!
Но Хельга бросилась свирепо на юношу, чтоб нож вонзить…
А он сказал: «Постой, нелепо меня спасти, чтобы убить!»
Но нападала она снова и билась в ярости своей -
А он святым крестом и словом молитвы осенял над ней.

Пробуждение

И постепенно Хельга сникла, но слушая слова псалмов,
Сейчас в ее душе возникло виденье из далеких снов.
Как будто бы она малюткой лежит на глади черных вод,
И к ней в гримасах злых и жутких слетают призраки болот.
А самый злой и самый страшный берет ее к себе на грудь,
И от коряг касаний влажных малышке хочется уснуть…
А он, подняв ее повыше, им говорит: «Подите прочь -
Она уснула — так что тише! Моя принцесса, моя дочь!»
И вспомнив страшное виденье, вновь осененная крестом,
Очнулась Хельга в изумленье, поняв, кто был ее отцом!
И сожаление волною ее накрыло в первый раз -
И слезы жаркою рекою лились из покрасневших глаз.
И образ матери приемной печально улыбнулся ей -
И в глубине натуры темной зажглись вдруг искорки огней!
И Хельга вспомнила, как нежно та женщина любила дочь -
Любовь ее была безбрежна, но свет дарила только ночь.
И посмотрев на христианина, она заплакала навзрыд.
И вдруг услышала: «Дочь тины, поедем вместе — путь открыт!
Я отвезу тебя в селенье, где обретешь ты свет души,
Садись за мной без промедленья, нам в путь пора уже — спеши!»
И Хельга вспрыгнула послушно в седло, но позади него,
А он сказал: «Ты ведь бездушна — и красота внушает зло.»
Они скакали день, а вечер лишь только шум дневной затих,
Принес им тягостную встречу — разбойники настигли их!
И окружив, напали разом, вокруг лишь звон мечей стоит,
Их конь убит был почти сразу и мертвый на земле лежит.
Христианин, закрыв собою, пытался Хельгу защитить -
Но пал с пробитой головою, успев лишь нож в врага вонзить!
И Хельга, онемев от боли, застыла горестно над ним,
Поняв, что был он ей так дорог — но им не встретится живым…
Разбойники ее схватили и потащили за собой -
Лучи заката опалили, накрыли Хельгу с головой…
И вот уж жабой безобразной она глядит на них в упор -
Они от нечисти ужасной бежали, выронив топор.
Вернулась жаба к месту боя, слезы льются на траву,
Уносит их песок и хвоя вдаль по зеленому ковру.
Она оплакивает горько Христианина и любовь,
Что зарождалась только-только, и не воскреснет теперь вновь.
Потом, задумавшись немного, она решила закопать
Останки — грудой у дороги не дать им в полночи лежать.
Чтоб звери не могли добраться до человеческих костей,
И пиру гнусному предаться в кровавой темноте ночей.
Но стала рыть она могилу и разорвала лапы в кровь,
Поняв — ей это не под силу, задумалась в печали вновь.
Тогда она решила строить курган… До самого утра
Таскала камни, успокоясь, когда над ним легла гора…
И снова луч рассвета алый раззолотил лицо ее,
Но Хельга, словно не видала, не замечала ничего.
Она решила над курганом воздвигнуть крест, как он учил,
Чтобы за выросшим бурьяном всегда найти, где сном почил.
И вот, скрестив две ветви, Хельга воткнула крест среди камней,
Вдруг на нее спустилась нега — как будто Дух витал над ней.
Она очнулась ночью темной, оставшись девушкой теперь -
Среди прохлады полусонной Христианин стоял над ней!
И сон стряхнув в одно мгновенье она услышала слова:
«Дочь тины — я твое спасенье, садись за мною на коня».
Два призрака и Хельга с ними летели звездною тропой,
Мелькали вдалеке равнины и приближался лес густой.
Вдруг Хельга увидала ниже цепь огоньков, ведущих круг -
Болота дикие все ближе, дурман-трава цветет вокруг.
И в самой середине тины увидела свое лицо -
Сном колдовским в глуби трясины она спит, взятая в кольцо…
Но ядовитая завеса растаяла в болотной тьме,
Когда проснулась мать-принцесса от слов молитвы в тишине.
Христианин креста знаменьем развеял колдовство болот,
И вынес мать и дочь на берег, где встретили они восход.
Он с ними навсегда простился, и Хельге улыбнулся вновь -
В лучах рассвета растворился, а с ним ушла ее любовь…
Она вдруг поняла — на свете любить не сможет никого,
Запомнит этот час рассветный и помнить будет лишь его.

Исцеляющий лотос

В то утро аисты собрались, чтоб на зиму лететь на юг,
Но вот один из них, взвиваясь, все облетал болота вкруг.
И, вдруг, он кинулся стрелою к гнезду, взяв перья лебедей,
Он скрылся за туманной мглою, стараясь двигаться быстрей.
Он скинул белые одежды к ногам принцессы, и она,
Вновь полная святой надежды, одела их на дочь сама.
Они взлетели, подняв ветер, что засвистел среди болот,
Солнца свет, лучист и светел водил по небу хоровод.
В то утро викинга супруга видала очень странный сон -
Из лебединых перьев вьюга кружила, укрывая дом.
А в самом сердце той метели тянула Хельга руки к ней,
И тут же лебедем взлетела среди кружащихся огней.
Она проснулась с шумом крыльев, и захотела проводить
В дорогу аистов, ей милых, и им тоску свою излить.
Ведь с той минуты, как пропала вместе с пленником их дочь,
Она от горя так устала — заснула только в эту ночь.
Она пошла на двор, к колодцу, но замерла, взмахнув рукой -
Два лебедя играли с солнцем, и шеи выгнуты дугой. Ее завидев, лебедь малый к ней подлетел, в глаза глядя,
Она же перья целовала, узнав любимое дитя!
Она сказала ей: «Я знаю, что мы не свидимся с тобой,
Тебе с надеждой доверяю мою любовь забрать с собой!
Я вижу, ты уже другая, а я люблю тебя любой -
Когда-нибудь в цветущем рае мы снова встретимся с тобой!»
И вдруг, по крыльям лебединым скатилась горькая слеза,
А старший лебедь, шею выгнув, печально ей взглянул в глаза.
Он голову склонил пониже, как будто бы благодаря,
И к облакам взлетел повыше, где гасла ранняя заря…
Вот аисты взвились над лесом, прощаясь с родиной своей,
А с ними лебеди-принцессы кружили над травой полей.
И двинулись на юг всей стаей, летя вперед за вожаком.
А над курганом пролетая, взмахнула Хельга вниз крылом…
Но вот сменился лес песками, видны вершины пирамид,
И Нил своими берегами на солнце радостно блестит.
И утопает средь деревьев прекрасный мраморный дворец -
Влетев в окно и сбросив перья, принцесса крикнула: «Отец!
Смотри, отец, я возвратилась, и не одна вернулась в дом -
Я к жизни новой возродилась с прекрасным лотоса цветком!»
И Хельга повернулась к деду, коснувшись лба его и рук…
Такого чуда мир не ведал — царь, почти мертвый, ожил вдруг!
Он обнял внучку крепко, нежно, прижав ее к своей груди,
И понял, как любовь безбрежна, что к ней приводят все пути.
Он эти годы ждал лишь чуда — мечтал увидеть дочь живой,
И клял себя, что в ту минуту ее пустил в тот край чужой.
И не о собственном спасенье он думал ночи напролет -
Считал минуты, ждал мгновенье, что радость встречи принесет.
И вот теперь на дочь меньшую не может насмотреться он -
Ей гладит волосы, целует, боясь, что это только сон.
На Хельгу, как на чудо света любуясь, нежно царь глядит -
Ее лицо, как луч рассвета, дворец печальный озарит!
Здесь много лет уже пустынно, ничей не раздается смех,
Среди ночей бессонных, длинных для сердца не найти утех.
Две старшие принцессы, к счастью, давно покинули дворец -
Предвидя страшное ненастье за зло, что не простит отец.
И вот теперь прекрасный лотос расцвел зарей во тьме дворца -
И ласковый зовущий голос уже доносится с крыльца…
И царь, покинув сон покоев, впервые вышел на балкон -
Увидев снова песков море, был как мальчишка изумлен…
И воды Нила розовели в закатном пламени живом,
Вершины пирамид алели в прощальном вихре огневом!
Спускалась ночь… Пески звенели, и холод жар огня сменил -
Лишь звезды дальние бледнели, и в лунном свете блестел Нил.
И вдруг, всего в одно мгновенье к земле приблизился свет звезд.
А ветер хладным дуновеньем им крики птиц ночных донес.
А звезды вновь к земле клонятся, все ближе, ближе лучи их -
И Хельге стало вдруг казаться, что голос звал ее… и стих…
Она в полночном небе звездном лицо увидела Его,
Но догадалась слишком поздно — уже не стало ничего…
И слезы навернулись горько, но, чтобы не тревожить мать,
Украдкой их смахнула только и, отвернувшись, ушла спать.
…Отец и дочь стояли рядом и всматривались в неба даль,
Как будто бы хотели взглядом навек прогнать свою печаль.
Как будто пережить хотели то, что в теченье этих лет,
Как сон, лишь мимо пролетело, оставив уходящий след…
Но лишь потерянные годы им омрачали этот день,
И пережитые невзгоды на солнца свет бросали тень.
Наутро перед всем народом верховный жрец провел обряд -
Признав за Хельгой право рода, одев ей царственный наряд,
И диадема золотая легла на волосы ее,
Древнейший знак — змея литая вдаль смотрит сквозь небытие…
…В знак благодарности сердечной велел царь сделать барельеф -
Чтоб аист в памяти жил вечно, став назиданием для всех:
Рисунок редкостно прекрасен — расправив крылья и паря,
Летит к восходу белый аист, вдаль разливается заря.
Там лотос стелется по кругу ковром цветущим черных вод,
Два лебедя летят друг к другу через дурманный дым болот…
И аист счастлив был безмерно, но от смущения робел -
Служил он просто правде верно, а славы вовсе не хотел.
По просьбе Хельги аист взялся приемной матери снести
Кольцо, где мастер выбил надпись: «Люблю тебя, за все прости!»
Принцесса Хельга… Как напрасны вся роскошь, почести и власть,
Давно уже ей стало ясно — не жить ей в этом мире всласть.
Средь птиц, что улетали рано, просила Хельга соловья,
Чтоб каждый день он над курганом пел в час, когда взойдет заря!
Чтоб тот, кто там лежать остался, знал, услыхав ту песнь любви,
Когда он с Хельгой попрощался, то свет зажег в ее крови.
А мать и дед не понимали, что так тревожит их дитя -
И развлечения меняли, чтоб смех ее звенел, летя…
И Хельга грустно улыбалась, стараясь не печалить их -
И им веселою казалась, не омрачая дней ничьих.
Верховный жрец один лишь понял, что боль в душе ее живет,
И что не будет ей покоя, и счастья Хельга не найдет.
И он смотрел на Хельгу горько, но ничего не говоря,
В печали думал: «Боги! Сколько ждет бед принцессу и царя…»

Душа

Прошло полгода незаметно, песок не раз горел огнем,
Сменяя ночи и рассветы и утекая с каждым днем.
И вот однажды над пустыней песчаный вихрь вдаль взлетел -
Путь каравана лентой дымной замел, где горизонт пустел…
И прямо ко дворцу направясь, богатый караван застыл,
А всадник, спешившись и кланясь, царя принять его просил.
И в залу тронную посланник препровожден тот час же был,
Но от увиденного странник чуть цель визита не забыл.
На троне древних фараонов, как подтвержденье торжества
Величия людских законов и воплощенья божества,
Царь восседал в венце из злата, и рядом с ним стояла дочь -
Средь залы, убранной богато сияли, словно день и ночь!
А рядом с матерью и дедом стояла Хельга, как цветок…
И красоты такой не ведал издревле север, юг восток!
Посол закашлялся в волненье, и через силу произнес:
«О царь! Прости мое смятенье — тебе я весть одну принес:
Аравия — страна большая, она богата и знатна,
И для Египта не чужая — наследнику нужна жена…
Принцесса Хельга так прекрасна, наш принц видал ее портрет -
Он день и ночь, наш месяц ясный, ждет — не дождется твой ответ!»
Царь и принцесса посмотрели на Хельгу, чтоб узнать какой
Ответ дать… с губ слова слетели, и Хельга вздрогнула: «Постой!
Я не хотела замуж вовсе, я не готова быть женой!»
Посол ответил ей: «Не бойся, ведь он живет одной тобой!
Когда же ты его узнаешь, поймешь, что лучше принца нет -
Ты счастья ведь не понимаешь, по юности прекрасных лет!»
Тут царь сказал: «Моя принцесса! Мой лотос нежный, подожди -
Перед тобой сейчас завеса, узнай же радости любви!»
И мать, обняв ее покрепче, сказала, ласково глядя:
«Мой лебедь, сердцу станет легче — печаль отступит от тебя!»
Смирившись, Хельга замолчала, не возражая больше им,
Печалясь и не понимая — как сможет она жить с другим…
День свадьбы был назначен вскоре, и эту радостную весть
Посол через пустыни море до принца поспешил донесть.
И пышный караван огромный песков пространство пересек -
И аравийский принц влюбленный в тот вечер был у Хельги ног.
Он был прекрасен, благороден, в ее глаза смотрел, любя -
"Пускай я сердцу не угоден, " — сказал: «Но я люблю тебя!»
И Хельга улыбнулась принцу и руку отдала свою -
Но сердце раненою птицей так билось, словно на краю…
Наутро Хельгу разодели со всею пышностью невест,
И на нее во всю глядела толпа со всех окрестных мест.
И пир роскошный царь устроил — весь день до самой темноты
Гудел народ… Шатры построил царь для гулявшей бедноты.
Жених, не отрывая взгляда, на Хельгу целый день смотрел,
Ждал завершения обряда — остаться с ней одной хотел.
…Приутомившись, Хельга вышла к вечерним звездам на балкон,
И вдруг… Средь тишины услышав — ее зовет, как раньше, Он!
Его лицо и облик милый она увидела теперь -
Никто не смог бы даже силой вернуть ее за эту дверь…
Она протягивает руки — и чувствует Его плечо!
Из глаз уж льются слезы муки и обжигают горячо…
Христианин… Призрак, виденье? Но он пришел сюда за ней -
И Хельга, словно сквозь забвенье летит с ним среди звезд огней…
И вот уже гробниц вершины усыпаны туманной мглой -
И Нила темные глубины блестят под звездной пеленой.
А дальше… Он сказал, что нужно вернуться Хельге поскорей -
Ее уж ищут, ее мужа снедает зарево страстей.
Но Хельга умоляла снова не возвращать ее назад -
Там, на земле — ее оковы…А Он печальный бросил взгляд…
И снова они в небе звездном, под ними разлились моря -
«Вернись домой, еще не поздно!» — «Оставь! Мне тягостна земля!
Ведь я летала вольной птицей, и ты мне показал весь мир -
Мне невозможно возвратиться!» — «Я жду…» — сказал… Туман поплыл…
И Хельга снова на балконе, в печали замерла, стоит -
Ну, что же делать, значит, воля… Дворец давно уже весь спит.
Она пошла по коридорам, но не узнала ничего -
Вокруг других картин узоры, чужие камни, серебро…
И даже собственных покоев не отыскать внутри дворца -
Знакомо только песком море, что видно с царского крыльца.
И слуги, ратники — чужие! И как же странен их наряд…
Все — люди, комнаты — другие, куда ни кинет Хельга взгляд!
В недоумении тревожном Хельга встретила рассвет,
И в сад тихонько, осторожно скользнула, все ища ответ…
И аистов увидя вскоре, пошла к ним, чтобы рассказать,
Какое приключилось горе — те не смогли ее узнать!
Но удивившись ее речи, что Хельге их язык знаком,
Они сказали: «Человечьи дела мы ведаем тайком,
Но ты одета странно очень, и говоришь, как в днях былых,
Ты появилась этой ночью?» Тут аист изумленно стих…
Потом заговорил в волненье: «Я знаю, где тебя видал!
Пойдем за мной к камню моленья — он слишком долго тебя ждал!»
…Там, в глубине, миндаль разросся, бросая кисти в гладь песка,
И белый памятник вознесся — тут Хельгу вдруг взяла тоска…
Она увидела на плитах, цветами убранных, как снегом,
И утренней зарей залитых, одно лишь слово, имя — Хельга!
И, замерев в протяжном вздохе, она вновь подняла глаза,
И словно пыль, песчинок крохи попали в глаз — бежит слеза…
Там мраморное изваянье взлетело к чистым небесам,
И как надежды воздаянье, лучи текут по волосам…
А ниже, ниже — там, на плитах, история о ней самой,
Как триста лет назад забытых она исчезла в час ночной!
И сколько горя было ближним, когда исчезла из дворца -
И выбито на камне нижнем рукой верховного жреца:
«Ее душа богам нездешним принадлежит уже давно -
Минует триста весен прежде вернуться Хельге суждено…
Она вернется… ненадолго, лишь попрощается с землей -
И дальше светлая дорога откроется ей в край иной!»
Пророчество… Но, неужели, когда она пошла за Ним,
Уж триста лет пройти успели — ведь время было ТАМ другим…
И повернув лицо к восходу, впервые сотворивши крест,
Она увидела дорогу, что вдаль вела из этих мест!
Дорога к солнцу поднималась, и свет ее в конце венчал,
И там, в лучах, она терялась…А Хельгу друг ее встречал!
Он ей сказал: «Теперь навечно с тобой соединились мы -
Лишь на земле жизнь скоротечна, и бьется свет в темнице тьмы.
Теперь душа твоя омыта, и ты свободна от оков,
Дорога для тебя открыта — летим за грань туманных снов!»
И Хельга руки протянула, коснувшись Его крепких рук,
И вновь в глаза Его взглянула, забыв тревоги и испуг.
И на дороге они вместе стояли, как пред алтарем -
Жених смотрел в глаза невесте, и в вечность шли они вдвоем!
Но Хельга все же в знак прощенья взгляд кинула на землю вновь…
Но через миг без сожаленья ушла в мир, где царит любовь.

…На мраморных холодных плитах и лепестками на восток
Лежал, среди лучей разлитых увядший лотоса цветок…

Информация о сказках

Сказка на сайте «Хранители сказок» = Г.Х. Андерсен и Елена Воробьева

Сказка на страницах Викитеки

Сказка на портале «Волшебный мир сказок» = Г.Х. Андерсен и Елена Воробьева

ДАТА СОЗДАНИЯ = Г. Х. Андерсен 1858 г., Е. Воробьева 2007 г.

ДАТА ПУБЛИКАЦИИ = Г. Х. Андерсен 1858 г., Е. Воробьева 2008 г.

Оригинальный текст сказки

Сказку на датском языке можно прочитать здесь: текст из DET KONGELIGE BIBLIOTEK

H. C. Andersen: Eventyr 78: Dynd-Kongens Datter. (1858)

Перевод сказки на русский язык выполнен П.Г. Ганзен и А.В.Ганзен