• 	Руминов, Павел Юрьевич 005. 2 in 1. 2012.jpg Павел Руминов. 2-in-1.2012

  Фильм Павла Руминова «Я буду рядом» в этом году уже получил гран-при на Кинотавре, был показан в российской программе ММКФ, на Московской премьере и вошёл в конкурсную программу Международного кинофестиваля «2 in 1». На этом фестивале Мария Шалаева, исполнившая главную роль в картине, была удостоена приза в номинации «Герои». О том, как снимался фильм «Я буду рядом», какие чувства и эмоции вызывала работа над ним, что хочет режиссёр донести до зрителя в своих картинах и как воспринимает реакцию публики — в интервью Павла Руминова корреспонденту РуДаты.

Как проходили съемки фильма? Были ли какие-то сложности или необычные эпизоды во время работы, которые запомнились?
Идея была в том, что мы следовали за актерами, и когда они передвигались, мы старались за ними успеть, снимали на маленькие камеры без света. Все ради того, чтобы в течение дня было как можно больше моментов, когда мы снимаем фильм, а не обсуждаем его или готовим следующий кадр, чтобы это становилось тотальным существованием внутри ситуации. Так, в сцене, когда актеры разговаривали в кафе, как было предусмотрено сценарием, мы ставили камеру на штатив, достигая этим максимального эффекта присутствия внутри ситуации.
Что касается интересных историй, то два года снимать фильм всегда намного интереснее, чем сам фильм в плане каких-то историй.
Изначально, когда решаешь снимать фильм, ты думаешь, что вся твоя жизнь изменится. Ты будешь абсолютно другим, наверно будешь жить с другой женщиной или один, или вообще не будешь уверен, что на той же планете остался. То есть когда это не твой первый фильм, ты сразу чувствуешь, что с ним грядет масса изменений и новых разных ситуаций — сложных, смешных, дурацких или неловких.
Словом, вместо того чтобы рассказывать конкретную историю, я бы ответил так. Представьте фортепиано, на нем много разных клавиш и они издают разные звуки, и все эти звуки вместе создают единую музыку, могут отразить всю палитру человеческих эмоций, ощущений. И если представить, что фортепиано это мозг, то, когда начинаешь работать над фильмом, понимаешь, что все клавиши будут нажаты и что ты услышишь все звуки своего мозга — от самых безумных, чудовищных диссонансов до каких-то тихих, проникновенных, ангельских созвучий, и все это будет происходить, пока ты делаешь один-единственный фильм. А потом смотришь — а фильм идет каких-нибудь полтора часа, и думаешь: «Вау, и все это — ради этого...» Довольно странное ощущение...

Есть сейчас ощущение, что фильм — очередная веха на Вашем пути и жизненном, и творческом?
Мне уже не 17, а 37 лет, поэтому сейчас реакция на фильм спокойная, хотя был некий опыт столкновения с реакцией зрителей на фильме «Мёртвые дочери», но сейчас это уже проходит. У меня даже интернета дома нет, поэтому я не все знаю, что происходит с фильмом.
На самом деле никаких вех особых не было, и я это прекрасно понимал и также прекрасно понимал, что жизнь человека не может какими-то вехами измеряться, потому что надо тогда в довольно печальном состоянии жить, если ты ходишь и думаешь: вот я что-то выдающееся сделал, а эти люди просто варят кофе. Наоборот, мне хотелось наконец-то делать фильмы так же, как люди в кафе варят кофе. Они делают что-то простое, сварили кофе, ты пьешь, заряжаешься энергией... А с кино такого не было. Ты непонятно, чем занят.
И мне хотелось сделать фильм, который будет снят именно с таким подходом, фильм, где индивидуальность актеров — часть истории. Вселенная так устроена, что все время нас мучает, требует, чтобы мы что-то сделали для других людей, и ты думаешь, что сделать. Мне хотелось снять фильм терпеливо, спокойно, максимально отдавшись этому процессу, снять так, чтобы это могло пригодиться другим людям. И я подумал, что эта история — это то, что я сейчас сниму и, возможно, потом ничего не буду снимать.
Поэтому я очень спокоен внутри, я знаю, как долго, бережно, внимательно снимал этот фильм, сколько безумия, страсти и при этом рассудка в это инвестировал. А когда делаешь именно так, ты всегда спокоен насчет результата. Воспринимаешь успех или неудачу в плане реакции аудитории как дополнение, но основная твоя задача решена уже до показа.

Это касается и других Ваших картин?
С другими картинами я это не чувствовал, все-таки не слышал некоего внутреннего голоса. Не знаю, где у кого он звучит, но не в голове, а скорее где-то в животе есть ощущение, которое тебя куда-то ведет, а ты его не воспринимаешь. Когда же ты его начинаешь воспринимать — это почти как в сказке: начинают происходить чудеса. И с этим фильмом происходят чудеса до сих пор.

В чем это выражается?
Во всем, всегда. Уже два года.

Наверно можно сказать, что этот фильм для Вас не только исследование чужих жизней, чужих чувств, но и путешествие к самому себе?
Это все очень красивые слова будут. Я хочу сказать, что это большое везение, если у тебя есть четкий, ясный биологический импульс, биологическая мотивация. Мне нужно было сделать какой-то фильм, который бы выразил мои лучшие намерения, лучшие качества. И именно для этого мне надо было взять большую паузу и разобраться с тем, что происходит в голове, потому что наша основная проблема — то, что мы не совсем осознаем, что происходит в голове, мы — заложники программирования, которое нас ведет не туда. И в детстве это происходит, когда ты живешь по программе, которую не ты придумал, не для себя, и она, скажем так, для тебя не работает.
Ты мальчиком живешь во Владивостоке, убегаешь от проблем, смотришь фильмы Де Пальма или Спилберга, начинаешь себя с этим ассоциировать, потому что тебе было хорошо, хочешь стать таким же, делаешь что-то в этом направлении, обламываешься, страдаешь, потом постепенно принимаешь себя таким, какой ты есть. И если принял себя таким, какой ты есть, эта роль — твоя.
Я так всегда говорю актерам — примите роль, перестаньте ей сопротивляться, перестаньте впускать голосок вечный – ну что это за роль или что тут играть, и тогда ваша роль заискрит.
Это и жизни касается. Можно, конечно, представлять — вот если бы я был в Америке и дружил со Спилбергом или жил на Луне и так далее... Но если ты принимаешь то, что происходит с тобой и вокруг тебя, и начинаешь понимать, что это — твоя жизнь, и начинаешь рассматривать ее и задумываться — тебе жизнь откроется миллионами граней. Просто надо взять и на этом сфокусироваться.
И мне повезло. Да, это было такое везение, что добрые люди критиковали фильм «Мёртвые дочери». Им за это спасибо. Это хорошая картина, честная, искренняя, но я же сам внутри чувствовал, что есть некий сбой в том, когда авторы снимают такие сложные картины, играют немножко сами в подобный аутизм, и при этом позже, на показе, все хотят, чтобы другие люди их приняли. И это — логический сбой. Осознание этого меня потрясло: я хочу, чтобы люди приняли картину и одновременно сам закладываю в фильм то, что людей отталкивает. И в этом смысле я был полностью согласен со всем.
Понятно, что, возможно, люди не увидели много слоев, которые есть в картине — а они там есть, но если в твоей интонации нет простоты, если нет желания принять людей со всеми их проблемами и привычками — смотрят на бегу, едят попкорн, — тебя не услышат. Ты должен это понимать, принимать и рассказывать историю, доносить то, что ты хочешь сказать — просто, спокойно, не торопясь, смотря в глаза. Это касается и отношений. Это все равно как прийти на свидание и бубнить себе что-то под нос, а потом удивляться — надо же, а девушка сбежала.
Мы хотим переделать зрителей, чтобы они стали глубже. Это все разные формы эгоизма, но мы богема, художники, мы живем в другом ритме. Всякий раз, когда я после сложного съемочного дня приезжаю домой, я понимаю, как устроен мозг людей, которые обеспечивают мое существование — рабочих, официантов, других людей, и они хотят, чтобы я учел, что им сложно, у них свои разные проблемы. А ты берешь свой талант и носишься с ним, приносишь фильм на фестиваль — посмотрите, вот как круто. Но отталкиваешь людей потому, что у тебя интонация неприятная. И это неправильно. Надо хотеть свое ремесло отдать людям и делать это.

29 октября 2012 года, Екатерина Гоголева специально для www.rudata.ru