СЕРГЕЙ УРСУЛЯК: «МЕНЯ РАЗДРАЖАЮТ УМНИЧАЮЩИЕ АКТЕРЫ»

Не всякий режиссер по-настоящему представляет, каково это — быть актером. Сергей Урсуляк как раз один из тех немногих, кто испытал это на себе, ведь именно эта специальность значится в его первом дипломе. По его собственному признанию, с актерами он почти никогда не ссорится, так как понимает, насколько они «зыбкий материал». В его послужном списке такие работы как «Ликвидация», «Исаев», «Долгое прощание», «Сочинение ко Дню Победы», «Летние люди»… Сейчас идет подготовка к новому серьезному проекту. О фильмах, снятых и будущих, «холодном носе» в современном кино, о том, как поступал три раза во ВГИК, а также о том, держит ли в «ежовых руковицах» свою съемочную группу, Сергей Владимирович рассказал в интервью журналисту РуДата.

Сергей Владимирович, вы по первому образованию актер, но известны всем, прежде всего, как режиссер. А это ведь две совершенно разные природы. Как получилось, что вы перешли от одного к другому?

Дело в том, что учась в театральном институте и потом закончив его, настоящим актером, по большому счету, я никогда не был.

Но вы же и в театре играли…

Играл, и все было хорошо. Но работая с настоящими артистами, я понимал, что это все-таки другая природа, другое нутро. Во мне всегда было очень много рассудка, который для настоящего актера не нужен в таком количестве. Актеру нужно больше идти от ощущений, от интуиции, не нужен постоянный внутренний контроль, который у меня всегда был, при том, что, опять же, я мог играть очень даже неплохо. Плюс довольно рано я стал думать о том, что мне интересны еще какие-то вещи помимо актерства. Я стал писать сценарии,

просто для себя. Понял, что нужно как-то отползать. И пытался это сделать во ВГИКе. Дважды меня не принимали в режиссерские мастерские, к Соловьеву и Хуциеву. Кстати, совсем недавно мы случайно столкнулись с Марленом Мартыновичем, и он в очередной раз сказал, что у него осталось ощущение вины передо мной из-за того, что он тогда меня не принял, на что я абсолютно искренне сказал ему, что никакой вины быть не может, и что жизнь складывается так, как складывается. Ведь я все-таки поступил на высшие курсы сценаристов и режиссеров, к Владимиру Яковлевичу Мотылю.

Говорят, что актерская природа больше близка к женской, а режиссерская — к мужской…

Так, конечно же, и есть. Но я ведь не формулировал для себя это таким образом. Просто меня тянуло к другому. Меня всегда интересовало целое, а не частность — моя работа или чья-то.

Когда вы сами играли, то уже тогда пытались режиссировать?

Я пытался влезать в то, во что влезать не нужно было. Актеру вообще не нужно быть сильно умным, это дико раздражает режиссера. Актеру нужно понимать, что от него требует режиссер, и пытаться четко выполнить задачу. Ощущать свою роль в контексте спектакля ему не нужно, потому что это задача режиссера. А меня всегда тянуло на умничанье.

Вас самого действительно раздражают умные актеры?

Умные — нет. Раздражают умничающие актеры. Михаил Александрович Ульянов был очень умным актером, и Олег Николаевич Ефремов тоже. Но здесь ум нужно отбросить и на первое место поставить другое, потому что ум хорош только в рамках своей роли.

Но актерской профессии я очень благодарен, потому что с актерами я разговариваю на понятном им языке, я знаю эту профессию изнутри, очень хорошо, с огромным уважением и любовью, отношусь к актерам, хотя и без сюсюканья и потакания. Я всегда их союзник, всегда могу им показать, как надо сыграть. И вот на этом уровне я замечательный актер. Но показывать — это вообще легко. И я знаю, что никогда бы не сыграл так хорошо, как они, потому что показ — это очень необязательная и безответственная вещь, а играть роль — ответственность очень большая.

В нескольких ваших фильмах играют Сергей Маковецкий и Константин Райкин. Вас связывает с ними дружба, или так получалось, что именно они подходили на роли?

Это два разных актера, две разных системы взаимоотношений. У меня действительно актеры переходят из фильма в фильм. Но Райкин, кстати, в меньшей степени, он снялся всего в двух картинах. А еще ведь есть Федя Добронравов, который снимался во всех моих фильмах, кроме одного, Лика Нифонтова, Полина Агуреева, Боря Каморзин…

То есть у вас есть своеобразная команда?

Это люди, которых я люблю, знаю, знаю их возможности, мне нравится менять направления их задач, мне с ними интересно, я знаю, что они меня не подведут. Конечно, проблему актерского состава я решаю в зависимости от задач фильма, но в первую очередь мне в голову все равно приходят те, кого я люблю, если нет специальной задачи найти тех, кого я не знаю.

Когда вы приглашаете в фильм актеров уже известных, не обременяет ли их публичный образ того персонажа, которого они должны сыграть у вас?

Известный артист всегда с каким-то шлейфом. Когда я делал фильм «Долгое прощание», мне нужны были все артисты без шлейфы, и именно там в первый раз — у меня и вообще в кино — снялась Поля Агуреева, Боря Каморзин, много других артистов, которые шли без всякого «бэкграунда». А есть «Сочинение ко Дню победы», где мне обязательно нужны были артисты с биографией — Ульянов, Тихонов, Ефремов, а вокруг молодые, но тоже с биографией — Маковецкий, Машков, Ильин… Шлейф — вещь такая, которая зависит от задач, которые ставишь перед актерам. Да, у Даниила Страхова, который играл у меня главную роль в «Исаеве», есть некий шлейф сериальных ролей, но задачи-то, которые я ему ставлю, другие, и он с ними справляется, и я им доволен. Так что же мне думать о том, где он работал до меня? Это как в отношениях с женщиной — если нравится, то зачем же вспоминать всю ее биографию.

Почему у вас такое пристрастие к военной теме и всему, что с этим связано? Мне очень нравятся ваши работы и «Исаев», и «Ликвидация», и «Сочинение ко Дню победы», и у меня ощущение, что у вас какое-то личное отношение к войне…

Ничего такого особенного нет. И, с другой стороны, у меня были фильмы по Трифонову, Горькому, Агате Кристи. Просто я делаю то, что мне сегодня интересно. И в «Ликвидации» меня совершенно не интересовала военная тема, а, скорее, тема города, дружбы, людей, взаимоотношений, особой теплоты, мира, в котором мне хотелось бы жить. В «Исаеве» меня интересовала ситуация, в которой нет правых и виноватых, а есть только борьба всех со всеми. Меня интересовала судьба трех героев в современных условиях, героев, которых я очень люблю, и об этом «Сочинение ко Дню победы». Я за них переживал, мне хотелось сказать им что-то хорошее. А сама по себе война мне не интересна, это не моя тема.

Вы смотрите современные российские фильмы? Что-то вам нравится из этого?

Я их смотрю, конечно же, и могу сказать, что они сделаны с гораздо большим мастерством, чем те фильмы, с которыми выходили мы, как мне кажется. Но во многих вещах они жестковаты.

То есть много чернухи?

Чернуха чернухе рознь. К сожалению, у меня часто есть ощущение, что режиссеры, сценаристы препарируют какие-то взаимоотношения, людей, но делают это с «холодным носом», по крайней меня мне часто не хватает эмоций в этих фильмах. Да, я понимаю, что это жестко, что это правдашне, но если не даешь герою какого-то выхода, надежды, возможности на другую жизнь или какой-то черты, которая позволяет надеяться на то, что жизнь может быть другой, то для меня это становится чуть более плоским, чем хотелось бы. При том, что я понимаю, что это честно, мастерски. Но я должен за кого-то очень переживать, а это может быть только когда я кого-то очень люблю. А я любви к этим персонажам не испытываю, я смотрю на них отстраненно и холодно. В отличие, скажем, от героев фильмов режиссеров старшего поколения.

60-70-х?

Да, совершенно верно.

Тогда кино снимали более душевное?

Если сказать одним словом, то да.

А почему? Ведь кино зависит от того, что происходит в обществе. Мы стали более расчетливыми?

Наверное, да. Сейчас не очень приживается сентиментальность, которая считается даже дурным вкусом. Но здесь речь идет даже не о сентиментальности, а просто о сочувствии к людям, о которых ты рассказываешь. Мне кажется, что молодое поколение достаточно жестко относится к своим героям.

А какой вы режиссер? На площадке вы кричите, ругаетесь, держите актеров и всю съемочную группу в «ежовых рукавицах»?

Думаю, что есть режиссеры гораздо более жесткие, чем я. Но в силу того, что это производство, и это люди, которые часто делают не то, что нужно, естественно, приходится быть и жестким, жестоким, истеричным, крикливым, неприятным, но это часть профессии, а не то, что мне нравится приехать на площадку и там покричать. Нет, я люблю работать, когда у меня все получается, когда у всех замечательное настроение. Но степень моей жесткости, конечно, в меньшей степени касается артистов, им я прощаю многое, потому что знаю, насколько они зыбкий материал. С актерами я почти никогда не ссорюсь.

Ваша первая картина, «Русский регтайм», сразу же получила приз на «Кинотавре». Насколько вообще получение призов влияет на ваше самоощущение и судьбу картин?

Фестивали не очень влияют на мнение зрителя о фильме. Премии, скорее, важны профессионально. Когда картина, актеры получают призы, это хорошо. Но это и не абсолют, из этого не нужно делать культ. Если ты не получил приз, то это не значит, что твоя работа ужасна. Я много раз сам работал в жюри. Там всегда сложная система раскладов, привязанностей, приязней.

Но после получения приза есть ощущение, что вы молодец, что сделали все правильно?

Ощущение, что молодец, есть. Но и не больший молодец, чем был до получения этого приза. Просто теперь об этом знает и кто-то еще. Но опять же, тебе дают приз, и тут же появляется огромное количество людей, которые заявляют, что его тебе дали не справедливо, что, дескать, понятно, почему его дали, мол, знаем мы, как эти призы даются… И когда я сам попадаю в жюри, то понимаю, что нет никаких оснований об этом даже говорить…

Сергей Владимирович, есть ли у вас какая-то новая работа, о которой уже можно рассказать?

Сейчас у меня предподготовительный период фильма «Жизнь и судьба» по знаменитому и трагическому роману Гроссмана. Опять же военный, кстати говоря, и опять это случайность. И, с одной стороны, это очень интересно, но, с другой, очень страшно и опасно, потому что роман сложный, и с какой стороны к нему подступиться, я не знаю. Пока.

На каком вы сейчас этапе?

Эдуард Володарский пишет сценарий, я его читаю, мы правим. Параллельно ищем, где могли бы фильм снять. Большая часть действия происходит в Сталинграде 42-43 года. Но сейчас делать Сталинград без бюджета 100 миллионов долларов очень тяжело. Нужно придумать, как это снять с нашими средствами.

Это будет телевизионный фильм?

Большой, дорогой, серьезный двенадцатисерийный фильм. В общем, беда…

Беда? Потому что много всего, и все сложно? Но это же и очень интересно!

Это интересно, безусловно. Но и очень тяжело.

Вас это пугает?

Конечно.

У вас есть неуверенность, что вдруг вы не справитесь?

У меня постоянно такое ощущение до момента, когда я выхожу на площадку и начинаю снимать. Ощущение, что я не знаю, как это все делать. Что я или уйду сам, или меня выгонят, потому что нельзя давать снимать человеку, который не умеет это делать. Но я считаю, что это хорошее ощущение, потому что дает возможность идти дальше, не останавливаться.

Есть ли какие-то сроки, к которым хотелось бы закончить фильм?

Если все будет нормально, то он будет готов через два года.

30 апреля 2010 года, корреспондент Евгения Гутникова специально для www.rudata.ru